Я воспользовался случаем, чтобы двинуть вперед пешку:

— Все произошло так внезапно и было таким… неожиданным. Я о том, как была проведена расшифровка. За одну ночь ему все открылось, но не хватило времени поведать все, что он смог узнать. Вы правы, Фижак. Как нам без его помощи понять то, что он не смог до нас донести? По крайней мере, вам-то он сообщил достаточно, чтобы… кто-то продолжил его работу?

Фижак, казалось, не догадывался, куда я хочу его увлечь.

Без колебаний он ответил:

— Сегир оставил объяснения и заметки, которые удовлетворили бы требовательного исследователя. Но кто сможет проследить за ходом мысли столь оригинального ума? Я сам от этого отказался. В этом проблема. Он работал один, и ему так никогда и не простили отхода от классических учений. Что это за новости? В чем их отличие?.. А ведь благодаря этому он преуспел там, где все традиционалисты потерпели неудачу.

Но он — и я могу это сказать только вам — был неправ. Он не оставил достаточных доказательств своему методу прочтения. Ему казалось, это бессмысленно. Он повторял, что прочитал египетский, как если бы у него вдруг возникло воспоминание о том, что он давным-давно знал. Это, конечно, правда.

Вы знаете. С другой стороны, это не является аргументом, способным убедить наших иерархов. Отныне я один, и мне не хватает данных, чтобы логически объяснить механизм открытия. Он писал мало. Он расшифровывал, следуя своей интуиции, а его самые ценные заметки ныне украдены. Ах! Как тяжела задача, когда надо убедить тех, кто не желает слышать, что гений не может укладываться в обычные рамки…

— Однако это очевидно. Любое изобретение разрушает старинные суждения.

Фижак сдержанно улыбнулся:

— Вы разделяете мою точку зрения, и я вам за это благодарен.

Тогда я счел возможным коснуться темы, которая меня интересовала:

— Но существует объяснение, сделанное вашим братом. Конечно! Его письмо господину Дасье — неопровержимое доказательство справедливости его анализа. Можно все доказать тем, что он постоянно жил с Египтом. Эта его вторая натура позволила ему идти туда, где до него никто не мог побывать.

— Эта судебная речь недостаточна, Фарос. Гений — это тайна… А ему предъявляют претензии по теории…

— Да, всегда найдется тот, кто будет утверждать, что обстоятельства расшифровки странны. Да господи боже — меня самого до сих пор ставит в тупик то, что знаете вы один.

Эти последние слова заставили его вздрогнуть. Он словно проснулся. Смерил меня взглядом. К нему вернулась энергия.

Его голос вновь окреп:

— Не писал ли я вам, что рассчитываю на верную поддержку его друзей?

— Я об этом помню и всегда соблюдал это обязательство.

— Ваши слова заставляют усомниться…

— Что скрывается за вашим беспокойством? Говорите, Фижак. Я — союзник Шампольона.

— Я не знаю, чего вы ждете от меня… Я не понимаю.

Все в его манере доказывало мне, что он лжет. Сейчас или никогда; пора сбросить бремя.

— Я виделся с Изабеллой N. Я также знаю, что ваш брат был отравлен…

Он откликнулся так бурно, что я даже попятился.

— Замолчите! — закричал он. — Я не хочу ничего знать об этой авантюристке, которая разбила сердце Сегира и разрушила его семью. Вы вручили ей письмо. Очень хорошо! Мы с вами выполнили последнюю волю умершего… Так давайте оставим этот разговор, мсье.

Он собирался уйти. Я бросился в самое пекло:

— Подождите. Я только что произнес ужасное слово: отравлен! И вы не отреагировали. Разве это не признание? Вы говорите, что выполнили последнюю волю Сегира? А знаете ли вы о его настоящих сомнениях и страданиях? Знаете ли, что до последнего вздоха он пытался узнать, что находилось за пеленой…

— Это неправда! Вы лжете! Он пошел туда, куда никто не мог пойти. Вы же сами мне об этом говорили. Он дошел до самого конца. Там ничего не оказалось! За пеленой ничего не было…

— Ах вот как! Я вижу, вам известны эти слова, но отчего же вы так побледнели? Как объяснить вашу тревогу?

Я замолчал. Так было надо. У меня перехватило дыхание.

На сей раз он не шевелился. Я огляделся вокруг. Никого не было рядом, никто нас не побеспокоит. Я ждал. Я надеялся, что он заговорит. Но ничего не происходило. И я продолжил. Так было надо.

— Вы собираетесь молчать! И так до самого конца! Но я думаю, вы не прославите никого, ни себя, ни вашего брата, желая скрыть то, что вам не нравится. Посмотрите правде в глаза! Если я знаю, что Сегир был отравлен, другие тоже осведомлены. Добавьте сюда кому, обстоятельства расшифровки, и вы узнаете, что об этом знают все. А что думать об этой длинной болезни, которую не могли объяснить врачи? Долговременные результаты воздействия яда? Вполне вероятная причина, не так ли? Вот почему вы отказались от вскрытия…

— Я не хотел, чтобы его близкие вновь пережили подобное испытание. И что изменилось бы, если бы кто-то покопался в его мозгу? Ответ на ваши вопросы неким магическим образом образовался бы сам…

— Вот вы уже иронизируете, чтобы замаскировать ваше бегство! Мозг такого одаренного человека мог бы помочь науке, и вы это знаете… Почему же вы скрытничаете?

— Мой брат ничего не был должен науке, — пробормотал Фижак, — ибо наука никогда ему не помогала.

— Еще один оборонительный, неточный ответ. Я говорю вам то, что думают другие: все дело Шампольона таинственно. Скоро к этому прибавятся другие слова: тревожно, подозрительно, ложно. Что вы хотели утаить, отказываясь от вскрытия… Вам нужен другой пример? Только что вы говорили о методах вашего брата — они были оригинальны, основаны на интуиции и мало существовало документов о его работе, да и те украдены… Столь великое открытие и никакой методики… Как в это поверить? Все говорит не в пользу Сегира. Вот почему многие объединяются против вас и против него. Они не понимают. И потому сомневаются. Еще хуже — клевещут. И зло, с которым вы боретесь до истощения, лишь возрастает. Вы один? Это глупо! Вы не можете противостоять всему. Оборонительная тактика, которую вы избрали, состоит в том, чтобы играть в молчанку. Нет! Уходить в подполье! Убегая от реальности, вы намного больше вредите брату, чем наихудший из его врагов, который может говорить, не зная, и придумывает, что хочет, пока вы отказываетесь противопоставить ему правду. Какой парадокс для того, кто считает себя его наилучшим защитником! Но если вы верите в гений Сегира, если вы в нем не сомневаетесь, вы не должны ничего скрывать… Ну? Сомневаетесь ли вы, да или нет?.. Отвечайте!

— Нет, — пробормотал бедный Фижак. — Он дешифровщик… И…

— Чего вы опасаетесь, в конце концов?

— Я уже не знаю, — прошептал он.

— Поймите меня, — мягко произнес я. — Я говорю с вами жестко, но лишь на правах старинного друга. Мое намерение состоит в том, чтобы действовать во благо Сегира. Не так давно вы написали мне, что полагаетесь на мою помощь в защите памяти вашего брата. Сегодня я говорю, что, обязывая себя молчать и в результате вынуждая к этому и меня, вы действуете против его интересов… И если вы сомневаетесь в моей искренности, вы подвергаете меня наихудшему из оскорблений.