Теперь передо мной стояло дикое животное. Я его атаковал. Возможно, ранил. Теперь оно защищалось. Надо отвечать. И я ответил весьма неловко:

— Кто сообщил вам об этом?

Напряжение еще сохранялось в ней, но тут ее мятежная красота вдруг бросила мне вызов:

— А вам разве не рассказывали, что я была шпионкой!

Она расхохоталась, но голос ее звучал фальшиво. Есть ли хоть доля правды в злословии Коррьелли? Если да, бой будет суровый.

— Ну вот! — вновь заговорила она. — Вы, кажется, удивлены. Но во Флоренции всё всем известно, и горбун, которого вы видели у Коррьелли, состоит у нас на жалованье. Коррьелли и не подозревает, что мы за ним следим, но при малейшей опасности попадет в нашу ловушку, увлекая за собой сообщников своих низостей.

Угроза становилась отчетливее. Изабелла N. контратаковала. Таким образом, я в самом деле ее ранил… Не потому ли, что сказанное было правдой? У меня не было времени об этом поразмыслить. Она выпустила когти.

— Вы у меня в гостях, господин Ле Жансем, в городе Медичи! Вы плохо выбрали себе союзников. Измена, ложь, яд — мы все это знаем. Один совет, господин француз. Перечитайте вашу классику…

Она тряхнула своими великолепными локонами, и как же она была при этом красива…

— Но прежде чем уйти, скажите мне наконец, чего вы от меня хотели?

Теперь она заговорила любезнее. Снова села на скамью. Смягчилась, готова вести переговоры? Наверное, в этом пока стоило сомневаться.

Я спрыгнул со стремянки. Остановился в трех шагах от Изабеллы.

— Я лишь пытался узнать вас получше.

— Вы мне лгали. Это еще ладно… Но держать меня за дуру…

— Лгал, я это признаю, но не для того, чтобы вам навредить. Я идиот! Что вы подумали, увидев востоковеда и издателя? Что я торгаш? Уверяю вас, это не так. Но это не оправдывает мои неловкости. Они непростительны. Тем более что меня предупредили. Встречаясь с вами, я был уверен, что проиграю. Так и есть. Я сдаюсь. Примите от побежденного его самые искренние извинения…

Она рассматривала меня, и чем дольше смотрела, тем насмешливее становился ее взгляд.

— Не буду наказывать вас больше, чем это необходимо, но знайте, что я ни на миг не испугалась вас, господин Ле Жансем. Вряд ли вы опасный человек… Неловкий — возможно, но я об этом как-то не думала.

Оборона ослабла. Что это — Изабелла успокоилась или играет со мной? Стоит пока сомневаться и дальше.

— Как мне заслужить прощение?

— Для начала назовите мне имя того, кто сообщил вам обо мне.

Мне оставалось только воспользоваться шансом, который она предлагала:

— Близкий друг. И он говорил о вас столь трогательно, столь трепетно…

— Кто же это? — прошептала она.

Она больше не походила на дикое и мятежное животное.

— Жан-Франсуа Шампольон.

Стон сорвался с ее губ; стон раненой птицы. Она прижала руку к сердцу. Мне показалось, она сейчас упадет. Я приблизился.

— Я совершил это путешествие, чтобы передать вам письмо от него. И еще он дал мне вот это.

Я вытащил медальон. Изабелла побелела как смерть. Этот простой предмет сильнейшим образом ее взволновал.

— Кто вы, господин Фарос-Жан Ле Жансем?

Я был уверен, что дрожь в ее голосе уже не была притворной.

— Востоковед и издатель, как я уже сказал. А еще друг одного дешифровщика. Ради него я и приехал сказать вам правду: его последние мысли были о вас…

Я протянул ей письмо. Прежде чем его взять, она еще раз внимательно посмотрела на меня. Возможно, она колебалась. Потом забыла обо мне, читая и перечитывая свое имя на конверте. Погладила красную восковую печать Сегира, словно не решаясь ее сломать.

— Оставить вас одну?

Лицо ее говорило, что этого делать не надо. Одним движением она сломала печать.

Письмо было длинное, и, чтобы не стоять столбом, я снова залез на стремянку. Когда Изабелла подняла голову, у меня в корзине набралось фунта четыре прекрасных вишен. Садилось солнце. А Изабелла — Изабелла плакала… Нет, даже не так. Она стонала. Раненое животное — картина, которую я навеки запомнил.

— Как я могла предать такую прекрасную любовь? — только и вымолвила она.

Ее глаза были совсем мокрыми от слез. Это послание, полное воспоминаний, разрывало ей душу. Ее воспоминания, воспоминания Сегира. Главным образом то, что они написали вдвоем. Таким образом, эта бутылка, брошенная Сегиром в море, возвращалась к ней. Она возвращалась туда, откуда ушла.

Изабеллу охватила меланхолия. Письмо выскользнуло из ее рук и упало на землю; такова, в конечном итоге, судьба всего, что вверяют морю. Я присел рядом с ней на каменную скамью, столь маленькую, что наши плечи соприкоснулись. Отважная сорока оставила дерево и запустила клюв в корзину с вишнями. Мне не пришлось расспрашивать Изабеллу. Разве что совсем чуть-чуть. Она сама все рассказала. Я тут ни при чем. Потрясающего письма Сегира было достаточно, чтобы понять ее самые тайные мысли…

— Вам не солгали. — Она говорила, словно рубила слово за словом. — Я была шпионкой… Я работала на Ватикан, это правда. Я это говорю, потому что Жан-Франсуа стал жертвой моего двуличия. Читая это письмо, я понимаю, какое зло совершила. Я не могу попросить прощения у него — умоляю, простите меня вы.

Что же там было написано, если она выговорилась с такой легкостью? Я это выяснил, однако позже. А сейчас я узнавал между ее рыданиями, что против Сегира сформировался гнусный и преступный заговор. И я злился, размышляя о том, что теперь необходимо назвать делом Шампольона. Да, я написал «дело», ибо я говорю о документах, которые заставляют дрожать мое перо и которые потребуют от тех, кто о них узнает, большой осторожности. Слабым духом я бы посоветовал больше не читать или сжечь все, что последует дальше. Предупреждение, впрочем, дается без гарантий, так что остерегаться стоит все равно. Отважным же, которые не прислушаются к моему совету, я говорю: а вот теперь широко раскройте глаза.

Вспомним, что академия в Ливорно представила Изабеллу N. как поэтессу итальянского патриотизма. Начнем с этого. В двадцать два года, когда она повстречалась с Шампольоном, Изабелла верила в славу и возрождение своей родины. Душа ее была чиста, и некоторые решили этим воспользоваться. Праздность богатой девушки, чтение анархистских и революционных произведений, воспевающих славу поэтов-героев, зарождающийся дух романтизма — все эти факторы вместе управляли ее молодостью. Она стала страстным учеником, а вскоре и яростным сторонником идеи до самой смерти защищать ценности и историю Италии, этот ключ к воскрешению страны, коей назначено играть свою роль в европейском концерте. Таким образом, догма о новой Италии воплотилась в защиту прошлого и уничтожение тех, кто ему угрожал.

— Но расшифровка иероглифов тоже представляла опасность, — объяснила Изабелла.