— Таинственная встреча, которая очень обеспокоила англичан. Чего хотел Наполеон? Кто такой был Шампольон, наконец? Что они сказали друг другу?

Я воздержался от ответа. Я предпочел слушать.

— Обсуждались самые безумные версии, — продолжила она. — Мы добыли донесения воспитателей Сегира. Священники и монахи писали, что их ученик способен расшифровать иероглифы…

— И вновь появилась угроза пересмотра священного писания…

Она-покачала головой:

— Не в этом заключалась главная забота англичан, но все сводилось к нему. Шампольон мог быть дешифровщиком. Какие выводы делали англичане? Гамильтон выразился ясно. Англия могла потерять лицо в научном плане. Но этот тонкий дипломат тревожился и о политических результатах расшифровки. И тут возникла тема Востока — части света, над которой английская корона намеревалась господствовать вплоть до самой Индии…

— Значит, это англичане хотели убить Шампольона?

Она пожала плечами. Сорока улетела.

— Они или кто-то другой… Конкурент, вы говорили? Возможно и такое. А быть может, француз? Я не знаю… Да и какая разница, если попытка потерпела неудачу. Яд порой становится очень капризным оружием. И Бог решил иначе…

— Вы хотя бы знаете, когда был выполнен этот отвратительный акт?

— Да. Когда Жан-Франсуа расшифровывал свой первый иероглиф…

— В 1822-м?

— 14 сентября 1822 года…

— Но это же день, когда…

Сегир говорил мне о своем недуге. Его слова пришли мне на память: «Я не хочу об этом говорить. Я умирал, поверьте мне». Во время нашей беседы в пассаже Веро-Додар, а также в своем письме, он использовал те же слова. Почему он скрывал преступление, жертвой которого стал? Я больше не мог над этим размышлять. Изабелла продолжала:

— Да, его хотели убить в тот момент, когда он был близок к завершению работы.

И тогда же он впервые различил нечто бесконечное и огромное. Он признался мне в письме… А что имела в виду Изабелла?

— Преступление потерпело неудачу, — вновь заговорила она, — но сильно его ослабило.

— Что еще вы знаете об этом покушении? Это было до того, как он бросился в объятия Фижака с криком: «Я нашел»? Поэтому он упал в обморок? И как он избежал смерти?

Вдруг столько вопросов…

Изабелла выразилась, как Сегир:

— Я не могу рассказать больше. Он никогда не говорил…

— Разве ваша миссия не состояла в том, чтобы шпионить за ним? Чтобы знать все?

— Как рассуждать на тему, о которой я не знаю ничего? В одном только можно не сомневаться. Покушение было бесполезным, поскольку ничего и не было…

— Это неправда, Изабелла, — неосторожно сказал я. — Сегир меня уверял, что вы полагали, будто существует иная тайна. В этом заключался смысл вашей поэмы. За пеленой имелся источник, и Шампольон его не нашел. Он написал, что в этом была главная причина ваших разногласий.

Слезы потекли по щекам Изабеллы.

— И потому я так себе отвратительна. Я ему лгала. Я его обманула, чтобы получить его исповедь, а сама не верила в тайну никогда. Я действовала по заданию. Моя роль состояла в том, чтобы узнать, не имеет ли его открытие иного значения.

Я довела его до полного истощения сил, я терзала его, пока не уверилась, что он меня не обманывает. Но душа его была чистой, ясной, без обмана. Он не был врагом никому, особенно Ватикану. Это стало очевидно, когда он сам прекратил полемику о Зодиаке из Дендеры. Его авторитет восстанавливал первенство священных текстов Библии… Видите, как несправедлива история. Я его выслеживала, обманывала. Он же работал во имя правды. Мне оставалось сыграть свою роль, вынудив его усомниться в себе. Он любил меня и верил, когда я утверждала, что это не конец. Я подточила его жизнь и опозорила свою. Это не яд его убил, а женщина, которую вы видите перед собой…

— Не вините себя так жестоко.

— Он мне это написал. До последних дней его преследовала мысль о том, что он прошел мимо самого главного… Нет!

Не пытайтесь успокоить мое горе. Он говорил об этом и вам, я знаю. Это есть в письме. Вы здесь потому, что должны были мне его передать, но также и потому, что Сегир думал, будто мы с вами разделим то, чего он не увидел или не смог обнаружить. Оставьте эти надежды, Фарос. У меня нет иллюзий…

Не задавайте больше вопросов, ибо ничего больше нет. Уезжайте! Теперь вы знаете все. Я призналась, что была шпионкой, и рассказала почему. Да, я предала Жана-Франсуа, предала того, кого начинала любить. Я смертельно поразила сердце восхитительного человека, которого обожала.

— Почему вы ничего не сделали, чтобы… исцелить его от болезни, в которой вините себя? Не поговорили с ним, например… Не признались ему в любви…

— Он был глубоко привязан к своей семье. Я предпочла терпеть, чтобы не просить его сделать выбор. Кроме того, наша связь основывалась на гнусной лжи, и я за это в ответе. Как я могла исправить эту изначальную ошибку? Я была осуждена на исчезновение, на забвение. Это письмо показало мне цену моей ошибки. Я по-прежнему считаю, что навредила ему больше любого его врага. Однажды в Ливорно, сочиняя эту поэму с намеком на мечту, скрытую за пеленой, я пустила в его кровь наихудший из ядов: он зовется сомнением. Оно его и убило.

Надо ли было ей сказать, что при смерти Сегир преодолел эту пелену? Душа Изабеллы нашла бы покой? Вряд ли. Она бы в этом увидела новое свидетельство мук, что терзали Сегира, — мук, в которых повинна она. Красавица-итальянка была слишком романтична. В итоге она стала защищать свою страну до потери рассудка, и ее душа, ее природа страдали тем безутешнее. Ее сожаления были огромны. Никто и ничто не могло бы это прекратить.

Мы долго молчали. Наступал вечер, постепенно приходила свежесть. По телу Изабеллы пробежала дрожь.

— Хотите вернуться? — предложил я.

— Кажется, я во всем призналась. Я призналась в надежде найти хоть какое-то успокоение. Без толку. Я всю жизнь буду упрекать себя в том, что навредила Сегиру, убедив его, что он якобы не победил.

— Успокойтесь, — сказал я. — Он умер в мире с самим собой…

На ее лице промелькнула улыбка:

— Вы плохо умеете лгать, господин Ле Жансем. Я поняла это в тот самый момент, когда вы вошли. Я же была шпионкой, правда?

Она поднялась. Передо мной стоял совершенно другой человек, который понятия не имел о разыгравшейся драме. Шпионка Изабелла N. обнаружила свое истинное лицо.

— Пора расставаться.

Она сделала знак. Тотчас подбежал слуга.

— Не удивляйтесь, — сказала она. — Я не знала, кто вы. Востоковед или делец? Я научилась сомневаться. Прощайте, господин Фарос-Жан Ле Жансем.

Я уже собирался уходить, как вдруг она схватила меня за рукав: