Всё, и великодушие, в том числе, имеет свои пределы. Черчилль не сказал ни одного даже нейтрального слова в адрес Гитлера, признаваясь лишь в частных беседах, что фюрер — «единственный человек, которого он ненавидит», да и то это «профессиональное». Иное мнение сложилось у нашего героя в отношении Муссолини — этого «законодателя Италии». Черчилль не считал зазорным упомянуть, что в 1927 году он дважды встречался с дуче, и их «личные отношения были близки и просты». Впоследствии он направит много критических стрел в адрес итальянского диктатора, но в пятом томе «Второй мировой», подводя итог его правлению, он отметит, что Муссолини смог «вызволить итальянский народ из омута большевизма» и «привести к такому положению в Европе, которого Италия никогда раньше не занимала».

Черчилль всегда интересовался психологией, ограничениями и противоречиями лидерства, и случай с Муссолини был интересен ему в четырех аспектах.

Во-первых, на его примере он наблюдал парадокс, который нередко имеет место при сильных правителях: огромные успехи на государственном поприще сочетаются с ограничением свободы простых граждан, которые при этом продолжают любить своего вождя. Сложившийся на Апеннинском полуострове режим был «слишком дорогостоящим для итальянского народа, — отмечает Черчилль, — но нет сомнения в том, что в период его успехов он импонировал многим итальянцам».

Во-вторых, Черчилль развивает тему выбора — в рассматриваемом случае, сохранения нейтралитета в войне. Он считал, что объявление войны Франции и Великобритании в июне 1940 года стало главной ошибкой итальянского диктатора. Вместо открытой поддержки Гитлера и стремления разделить с ним ожидаемые лавры и трофеи дуче следовало «проводить политику лавирования, при которой обе стороны заигрывали бы с Италией и вознаграждали бы ее», в то время как «она извлекала бы невиданные богатства и блага из борьбы других стран». Эти рассуждения примечательны еще и тем, что Черчилль отклоняется в них от привычного для себя подхода с решительным выбором конкретной альтернативы и осуждением срединного пути, что лишний раз говорит о сложности его натуры, в которой имелись струны, способные исполнить и такую мелодию.

В-третьих, признавая, что союзник Гитлера был «великим человеком», Черчилль пытается показать, что при неограниченной власти даже великие превращаются в монстров. Он приводит слова из своего обращения к итальянскому народу в годы войны, в котором отмечал, что «по истечении восемнадцати лет неограниченного господства Муссолини привел Италию на грань страшной катастрофы». Власть высвобождает различных демонов, раскрывая разные стороны личности, в том числе и негативные. Многие годы непререкаемого руководства притупляют сострадание. Муссолини настолько увлекся собственным величием, что потерял уважение к своему народу. Черчилль обращается к дневникам Галеаццо Чиано, приводя высказывание дуче о «никчемных итальянцах, этой расе посредственностей». Так Муссолини отреагировал на поражение итальянских войск в Ливии и в Албании — «горькие и неблагодарные слова исторгли со дна мрачной души этого человека» неудачи своих же солдат.

Наконец, Черчилль пытается объяснить, чем Муссолини разнится с фюрером. Для него этот вопрос не был праздным, и в своих статьях 1930-х годов он уже пытался дать на него ответ, проводя сравнение по критерию величия. Теперь он подошел к этой теме с другой стороны — с позиции безжалостности. После того как Муссолини был освобожден Отто Скорцени (1908–1975) в сентябре 1943 года, он значительно удивил немецких коллег, ожидавших, что дуче «прежде всего расправится со своими предателями». Но лидер фашистов не проявил кровожадного рвения на этом поприще. Черчилль приводит в своей книге дневниковые записи Геббельса, который считал, что своим нежеланием истребить врагов Муссолини продемонстрировал «подлинную ограниченность». «Он не революционер подобно фюреру или Сталину, — констатировал министр пропаганды. — Он настолько привязан к своему народу, что у него отсутствует размах мирового революционера и мятежника».

Процитировав дневники рейхсминистра, Черчилль затронул одну из важнейших тем в европейской философии — феномен фаустианства. Впервые описанный Гёте, а затем доведенный Вагнером и Ницше до идеала сверхчеловека, этот феномен был извращен и опошлен низкими и злобными натурами, превратившими его в монстра вседозволенности, оправдывающего свои аморальные поступки служением якобы великой цели. На примере Муссолини, который не смог встать над моралью и действовать без оглядок на нравственные каноны, Черчилль выражает неприятие этих идей, а также показывает главное отличие дуче от поработителя Германии.

В приведенных характеристиках современников Черчилль акцентировал внимание на разных качествах. Некоторые из них он осуждал, другим, наоборот, симпатизировал, считая их необходимой составляющей успешного лидерства. К такой категории он относил умение «терпеливо и стойко переносить долгие периоды неблагосклонности судьбы», отсутствие «одностороннего образа мышления», наличие «гения импровизации и подвижности ума». Последняя ремарка отсылает также к сентенции из «Мирового кризиса»: «Победа в сражениях одерживается кровопролитием и маневром. Чем более велик генерал, тем больше внимания он уделяет маневру и меньше кровопролитию».

Продолжим движение в этом направлении и рассмотрим такое качество, как смелость. Упоминая смелость, важно отдавать себе отчет, что далеко не всех смелых людей можно назвать бесстрашными. Напротив, они испытывают страх. Но они научились совладать с ним, перебарывая и приглушая его ослабляющий решимость гул. Смелость имеет несколько проявлений, и особенно заметна, когда речь заходит о физической угрозе. В мемуарах Черчилля теме безопасности посвящено много места, возможно, даже слишком много для произведения, описывающего масштабные военные кампании и судьбоносные решения. Например, во время встречи с Тито в августе 1944 года на неаполитанской вилле Ривальта с прекрасным видом на Везувий и залив внимание британского премьера привлекли два «зверского вида телохранителя с автоматами». Они всегда и везде сопровождали югославского лидера. Тито хотел их даже взять на оперативные совещания, но «с некоторым трудом его отговорили» от этой затеи.

Как правило, подробности охраны государственных деятелей касаются исключительно зарубежных поездок Черчилля, либо работы иностранных органов безопасности. Так, во время своего первого визита в Москву в августе 1942 года он удивился толщине автомобильного стекла — более двух дюймов что «превосходило все известные пределы». Рассказывая же о визите Молотова в резиденцию Чекере, он сообщает, как советские спецслужбы первым делом «попросили ключи от всех спален». «С некоторым трудом эти ключи были найдены, — иронично продолжает Черчилль, — и в дальнейшем гости все время держали свои двери на запоре». Когда же обслуживающий персонал стал убираться в комнатах, то они были «смущены, обнаружив под подушками пистолеты». Отдельное внимание было уделено подготовке помещения, в котором остановился Молотов. Его комната была «тщательно обыскана» советской службой безопасности, «осмотревшей до мелочей каждый шкаф, каждый предмет меблировки, стены и полы». Также «прощупаны были все матрацы», а простыни и одеяла «перестланы так, чтобы обитатель кровати мог выскочить из нее в одну секунду, а не оказаться закутанным наглухо».