своего члена по отношению к ее входу и толкаюсь. Мои глаза устремлены исключительно на нее, наблюдая за ее реакцией. Решаю, смогу ли я продолжать или она воспользуется своим стоп-словом.

Я нажимаю еще немного, потом еще немного.

Ее лицо напряжено, и это нормально, но она не испытывает никакой необоснованной боли, и я не могу дождаться, когда она испытает полное удовольствие.

Мало-помалу весь мой член исчезает в ее дырочке, и я почти уверен, что вот-вот потеряю сознание от удовольствия.

Приподнимая бедра, я толкаюсь обратно в нее, самозабвенно трахая ее задницу. Входя и выходя, я заставляю ее стонать, а затем выкрикивать мое имя. Руки Куинн хватаются за одеяло, ее пальцы сжимают материал в поисках большего. Ей нужно больше.

Я не собираюсь оставлять свою девушку без присмотра.

Когда я схожу с ума, трахая ее идеальную, узкую дырочку, я потираю ровными кругами ее клитор и сдерживаю себя, ожидая, когда она кончит со мной.

Я не знаю, как я это делаю, это гребаное чудо, что я не кончил ей в рот, но каким-то образом я это делаю.

Куинн ахает, я щиплю ее за клитор, а остальное происходит в водовороте рева, воплей и дергающихся тел. Мы кончаем вместе, я в ее заднице, она на мои пальцы, комната кружится, и мой разум совершенно снесен.

Только когда мы оба успокаиваемся, я понимаю, что у нее не было разрешения на последний оргазм.

Должно быть, я становлюсь мягкотелым

Я провел последние три дня, поглощенный Куинн, в то время как Мейер и Хантер разбирались с политикой того, чем мы занимаемся. Дерьмо, от которого я держусь чертовски далеко. Дайте мне кровь вместо переговоров.

Я наливаю ей чашку кофе, пока Карлос взбивает для меня коктейль, прежде чем вернуться в свою комнату, где я нахожу ее все еще запутавшейся в моих простынях. Ее кремовая кожа на фоне темно-синих моих простыней так резко контрастирует, даже несмотря на все тату, покрывающие ее тело.

Хотя, если она думает, что я не заметил шрамов под чернилами, то у нее на уме совсем другое. Я еще не спрашивал, потому что знаю, как трудно бывает говорить о моих собственных шрамах, и осмелюсь сказать, что некоторые из ее гораздо более травмирующие, чем некоторые из моих. Я вырос в разврате и тени, и хотя она намекнула на то, что ее жизнь до Трента была не совсем на высшем уровне, и на тот факт, что я вижу часть ее травмы в том, как она ведет себя и реагирует на определенные вещи, я пока не уверен, насколько далеко я могу ее подтолкнуть.

Я сажусь на стул в углу комнаты и для разнообразия наблюдаю за ней, пока она мирно спит. До сих пор каждую ночь ее мучили кошмары, и у меня такое чувство, что они преследуют ее независимо от того, в моей она постели или нет.

Это еще одна причина, по которой я хотел бы навестить ее бывшего и показать ему, как на самом деле выглядит монстр. Но Томми сказал, что она этого не хочет… поэтому я остановил себя, борясь с принуждением. Хотя я не могу не задаться вопросом, почему она этого не хочет. Месть лучше подавать холодной… предпочтительно острым лезвием, но есть много способов отомстить.

Может быть, я спрошу ее, когда она проснется. Должно быть что-то, чего она хочет. Я чувствую, что в последнее время мы многое отняли у нее, и уровень угрозы выровнялся, с чем Мейер и Хантер имели дело. Если все пойдет хорошо, мы сможем вернуть ей немного свободы. Если это то, чего она хочет.

Я не могу себе представить, что она этого не хочет. Она хорошо относилась к тому, что ее заперли в позолоченной клетке, как она это называет, но я вижу, что она постепенно сходит с ума, как лев в клетке в зоопарке. Все, что она делала последние несколько месяцев после нападения, — это тренировалась, ела, спала и повторяла все заново.

По общему признанию, мы втроем нечасто бывали вместе, из-за чего все чувствуем себя довольно дерьмово, но пытаться вернуть все на круги своя было не самым простым делом. Я не могу сосчитать по рукам и ногам, сколько тел мне пришлось сбросить, чтобы привлечь внимание, необходимое для проведения этой встречи глав клубов и семей для пересмотра условий мира.

Я не против войны, но сейчас мне есть что терять, и я не хочу, чтобы это произошло.

За очень короткое время она стала для меня всем, и, несмотря на это, я старался держаться на расстоянии, пока она привыкает к пребыванию здесь. Быть одной из нас, быть нашей и все, что это может означать. Это был ад.

Это часть того, почему я так сильно сдался, когда нашел ее на днях. Сопротивляться ей было одним из самых больших испытаний в моей жизни, и для того, кто гордится своей способностью ждать, это о чем-то говорит.

Она зовет меня, как какая-то сирена, ее песня только для меня.

Ну не потому, что я знаю, что она не только моя, но когда мы здесь, вот так, я могу притвориться, что это так. К счастью, ревность — это не то, что когда-либо возникало между моими братьями и мной, и я также не вижу в ней причины этого. Мы всегда умели делиться. Деньги, дома, женщины…

Хотя ни одна женщина никогда не была похожа на Куинн… и не приводила нас троих в такой восторг.

Тем не менее, я не вижу в этом проблемы. Мы заключили соглашение, и никто из нас не стал бы заниматься тем, чего, по нашему мнению, мы не могли придерживаться.

Стон с кровати отвлекает мое внимание от моих мыслей, и я улыбаюсь, когда она потягивается, ее рука касается простыни там, где я был, когда она засыпала, и от нее исходит тихий звук недовольства.

— Кофе, Джеллибин?

Она поворачивается ко мне лицом с застенчивой улыбкой на губах. Использовать ее стоп-слово в качестве прозвища, возможно, не лучшая идея, которая у меня когда-либо была, но