Найти дверь спальни графини оказалось не так уж трудно: она явно выделялась среди остальных дверей окаймляющими ее лепными украшениями и красивой отделкой.

Они в полном молчании осторожно приоткрыли эту дверь и проскользнули внутрь, понимая, что настал самый рискованный момент: стоит им совершить какую-нибудь оплошность и нечаянно разбудить графиню — и она тут же криками поднимет на ноги весь дом.

Остановившись возле огромной кровати и прислушавшись к глубокому и ритмичному дыханию графини — единственному звуку, нарушавшему тишину, — они переглянулись и стали шепотом обсуждать дальнейшие действия.

— Ты подойдешь к ней с правого боку, зажмешь ей рот и навалишься на нее, чтобы она не двигалась. Держи ее что есть силы. Я подойду к ней с левого боку и постараюсь как можно быстрее найти ее грудь и вонзить кинжал ей в сердце. Она умрет быстро, но нам придется держать ее до тех пор, пока не прекратятся конвульсии.

— Давай не будем терять время и побыстрее начнем.

Графиня проснулась, почувствовав, как кто-то зажал ей рот и придавил ее к матрацу. Открыв глаза, она почти ничего не увидела и лишь ощутила, что на нее навалились два чьих-то тела — одно справа, другое слева — и чьи-то пальцы стали быстро ощупывать ее грудь. Осознав, что ей угрожает серьезная опасность, она попыталась закричать, но у нее ничего не получилось. Тогда она стала вырываться — и опять безрезультатно: навалившиеся на нее душегубы держали ее железной хваткой.

Вскоре она почувствовала, как в ее грудь между ребрами входит смертоносное лезвие, и, когда оно вошло уже глубоко, она ощутила необычайно острую, охватившую все ее существо боль. Оглушенная этой болью, она все же еще успела подумать, что ее жизни пришел конец и что она так и не узнает, кто и по какой причине ее убил. Она впилась глазами в навалившуюся на нее фигуру, ища ответ на этот вопрос, но единственное, что она увидела, — это глаза убийцы, холодные и безжалостные.

Вскоре наступила смерть. Когда тело графини перестало биться, убийцы вынули кинжал из ее груди и вырезали какие-то символы на ладонях, а затем положили ее на спину и развели ей руки в стороны.

Прежде чем покинуть спальню, убийцы все привели в порядок: аккуратно разложили волосы графини по подушке, поправили ее измявшуюся ночную рубашку, полностью закрыв ее тело, свели вместе ноги и воткнули кинжал в ту же самую рану, от которой она умерла.

Соблюдая всяческие предосторожности, чтобы остаться незамеченными, убийцы выбрались из дома. Оказавшись на улице, под защитой ночи, они стали рассказывать друг другу о своих ощущениях.

— Я все еще чувствую сладкий вкус мести, когда мои руки прижимали ее к кровати, подавляя ее последние усилия в борьбе за жизнь.

— А еще нам довелось почувствовать ее последний вздох — за мгновение до того, как наступила смерть. Этим вздохом она передала нам свою жизненную силу, и единственное, о чем я жалею, — так это о том, что мне не удалось увидеть выражение ее лица, когда она умирала…

Мадрид. 1751 год

1 октября

Всякий раз, когда алькальд Тревелес зачитывал приговоры, выражение его простоватого худощавого лица становилось необычайно торжественным — это был его звездный час.

Сейчас напротив Тревелеса стоял — выглядевший уж слишком высокомерным для незавидной ситуации, в которой он оказался, — мужчина средних лет, грубоватый с виду. Он без особого интереса слушал приговор, который зачитывал алькальд.

После того как этот человек признал себя виновным в совершении ограбления и убийства в одной из наиболее известных ювелирных мастерских Мадрида, Тревелесу оставалось всего лишь публично объявить о раскрытии преступления и зачитать приговор — что он сейчас и делал.

Закончив, он с презрением посмотрел на осужденного, упрекнул его за безответственное поведение — во время оглашения приговора этот человек все время нагло ухмылялся — и приказал стражникам немедленно увести его.

Пока стражники едва ли не волоком тащили осужденного из зала, Тревелес подумал о том, насколько абсурдным бывает иногда поведение человека. Если, например, этот преступник откровенно насмехался над правосудием, когда его приговаривали к двумстам ударам кнутом, пяти годам тюремного заключения и еще десяти годам пребывания на галерах, то другие впадали в уныние и слезно умоляли пощадить их, когда им за совершенные ими незначительные преступления угрожали гораздо более легкие наказания.

Но, как бы то ни было, Тревелес гордился своей профессией: не только потому, что она давала ему возможность избавлять общество от всяких мерзких типов — а именно так он называл правонарушителей, — но и потому, что ему нравилось ощущать власть и применять ее.

Ударив по столу деревянным молотком, он объявил заседание закрытым и поспешно направился в свой кабинет.

Придя туда, он снял мантию и тут же утратил тот торжественный вид, который был у него во время его выступления в зале судебных заседаний.

Сам не зная почему, он вдруг начал мысленно подводить итог своей жизни. Немало пережив в свои сорок лет, Хоакин знал себя достаточно хорошо — а особенно свои недостатки.

Если он вполне мог похвастаться принципиальностью, проявляемой им при выполнении служебных обязанностей, то этого, пожалуй, нельзя было сказать о других сферах его жизни. Когда кто-нибудь другой недобросовестно выполнял свои обязанности, Тревелес относился к нему сурово и безжалостно, а вот к своим недостаткам он был довольно терпимым. Он никогда не шел на компромисс с теми, кто причинял вред и страдания окружающим, но при этом вполне мог не выполнить обязательства, которые накладывала на него дружба с теми или иными людьми. Каждый раз, когда Тревелес попадал в сложную ситуацию, он действовал непоследовательно, руководствуясь скорее собственной выгодой, чем такими моральными принципами.

Когда он размышлял обо всем этом в тиши своего кабинета, он вдруг вспомнил о безнравственных отношениях, установившихся у него с Кэтрин, несмотря на его любовь к Марии Эмилии, и о предательстве, которое он совершил по отношению к своему другу де ла Энсенаде, открыв государственные секреты послу Англии, который, как известно, плел интриги против де ла Энсенады.

Вспоминая о своих прегрешениях, он ощутил себя недостойным — и недостойным человеком, и недостойным судьей. Он показался себе мелким жуликом, обманывающим и близких ему людей, и даже самого себя.

Однако он тут же позабыл о мучивших его угрызениях совести, когда раздался стук в дверь и вошедший затем секретарь сообщил, что приехал человек, которого Тревелес ждал.

Этим человеком был Воемер, капитан королевской гвардии: Тревелес направил к нему посыльного с просьбой срочно приехать. Он не пояснил посыльному, зачем ему нужен капитан, а поговорить с Воемером он собирался о последнем из совершенных масонами преступлений.

— Благодарю вас за то, что сочли возможным так быстро ко мне приехать. — Тревелес пожал офицеру руку, сразу почувствовав, что Воемер очень раздражен. — Пожалуйста, пройдите в мой кабинет. Там я объясню вам причины, заставившие меня попросить вас приехать.