Впрочем, как понял он, самой большой победой для Баи было, наоборот, когда он ни на что уже не был способен.

— Ну даже в наряд деревенский для тебя нарядилась, ну ты посмотри, чудо какое, — прищёлкивают у Врана над ухом языком. — И впрямь — красавица. Только умница ли?

Вздрагивает Вран, широко глаза распахивая, в сторону дёргается — и вместо стона выдохом испуганным губы Баи обдаёт.

— Что? — мигом Бая вскидывается. — Больно?

— Тю-тю-тю, — насмешливо Солн проклятый говорит. — Наивная моя малышка. Да не целовала бы ты лучше следы эти, а когтями по ним хорошенько прошлась — может, хоть так мысли последние в голове пустой всколыхнула бы… Ну что ты смотришь на меня так косо, Враша? Не видит ведь она меня — думает, что с ней не так что-то. Ты уж сердце её побереги, хоть что-то хорошее сделай.

— Нет, не больно, — цедит Вран, и ничего он не может с голосом своим сделать: опирается Солн ладонью о дерево, к которому Врана Бая прижала, сам к лицу врановскому наклоняется, чуть ли не ближе, чем она. — Всё в… порядке, да, всё в порядке. Продолжай.

— Продолжать? — скалится Солн, рубец на шее Врана ногтем почёсывая. — Ну, коли просишь ты так…

Не выдерживает Вран, делает то, чего Солн от него добивался — в сторону резко отодвигается.

И от Солна, и от Баи.

Да, всё бы хорошо, всему бы Вран был рад — но не зря он почти всегда глаза при близости с Баей закрывает. И уши бы затыкал, если мог.

Потому что почти никогда они в лесу вдвоём не остаются — потому что почти всегда третий к ним присоединяется, насмешливо за всеми ласками их наблюдающий.

— Вран, — тянет Бая. — Опять?

«Опять».

Мотает Вран головой, улыбку из себя выдавливает — но знает Бая, конечно же, знает, что не так что-то. Догадывается. Облизывает Вран губы беспокойно, несколько мгновений себе лишних выигрывая. Тепло губ на них баиных оставшееся чувствует, в теле своё тепло это чувствует, не до конца ещё Солном изгнанное, — и обратно Баю к себе за руки притягивает, спиной к Солну поворачиваясь.

Только оказывается Солн тут же снова перед его глазами, у другого дерева. Ну конечно. Хорошо хоть не вплотную.

— Может, на болота вернёмся, красавица? — как можно безмятежнее Вран спрашивает, туда-сюда руки Баи покачивая. — Болота-то большие, не одними землянками вашими богаты, найдём мы и там уголок укромный…

— На болота? — вскидывает Бая бровь. Научил её недавно Вран — постоянно она теперь так делает. — Ладно… Ладно, можно и на болота.

Вот так просто?

— Правда?.. — озадаченно Вран спрашивает.

— Правда, — невозмутимо Бая кивает. — Если расскажешь мне, кто в лесу к тебе постоянно приходит, для чужих глаз не видимый — хоть в кругу для собраний я тебя до истомы доведу.

— До истомы — это хорош…

— Вран.

Прищуривается Бая, руки его своими перехватывая, — умеет она так прищуриваться, всё одним прищуром этим говорить и спрашивать одновременно. И никакие слова не нужны.

— Ну же, — негромко она говорит. — Ты что же думаешь — слепая я? Или память меня подводит, или не в своём уме я? Что у вас с хозяином? Болибошка от тебя убегает, русалки при одном виде твоём в воду прячутся, упыри от тебя, как от кола осинового, отшатываются, и шагу ты волком толком ступить не можешь — и вообще один в лес не ходишь. А однажды и не один зашёл — и всё равно на хозяина нарвался, да не шёпотом он лесным к тебе явился — в моём обличье вышел, такого я и не слышала никогда. Расскажи мне. Никому больше можешь не говорить — только мне. Не осужу я тебя, не обижу — всегда ты мне то можешь рассказать, что другим сказать боишься.

— Скажи, — и Солн за ней повторяет. — Ну же, Враша — скажи ей. Слышишь, говорит же она: не осудит, не обидит… Хотя обидеть бы стоило. Хоть немножко. За всё хорошее.

Держит Бая Врана за руки, в глаза ему смотрит — и впрямь ни осуждений, ни обвинений в них Вран не видит.

И совсем почему-то Вран не удивляется, всё это услышав. Доверчива Бая, вернее, готова всегда ему поверить, но не глупа — должен был этот миг настать когда-то. Рано или поздно. Так или иначе.

— Ни зрение твоё я никогда не оскорблю, ни память твою, ни разум, — начинает Вран. — Но…

— Вран.

И чуть сильнее пальцы Баи запястья его сжимают, и требовательнее, пронзительнее взгляд её становится. Сглатывает Вран — все речи свои увилистые проглатывает.

Может, действительно…

— Ну же, ну же, Враша, — оживляется Солн, чутко перемену в нём уловив. — Сколько можно племяннице моей голову дурить? Есть же в тебе хорошее что-то, знаю же, не один час с тобой на границе провёл — так давай же, загляни в себя, в душу свою загляни да откопай это хорошее након…

Прерывается вдруг Солн. Взглядом, всю ласковую насмешку вмиг утратившим, в сторону куда-то мечется — и прислушивается как будто.

— О нет, — едва слышно он выдыхает. — О нет, нет, нет. Ты куда идёшь, милая? Кто же тебя отпустил?

И моргает Вран — и исчезает Солн за моргание это.

Как ветром сдуло.

И к кому обращался — не понять. Может, девку деревенскую какую учуял, ночью в лес полезшую? Неужели и в посмертье людям помогает? Загадочна душа волчья.

Загадочна душа волчья — но главное, что души этой и след простыл. Не пялится Солн больше на Врана, уголёк в груди каждым словом едким разжигая, не поддакивает словам баиным да сверху своими не сыплет. Вот и хорошо, что как под землю провалился — и ещё лучше, если до утра там и останется. Рассеиваются во Вране сомнения, чувствует он во всём теле лёгкость небывалую — как после сна хорошего, крепкого поутру бывает.

Смотрит Вран Бае в глаза.

И свои сужает хитро.

— …но, знаешь, если кажется тебе, что хозяин на меня за что-то рассерчал — то к нему за объяснениями идти надо, а не ко мне. Ну откуда же знать мне, на кой лес он ко мне приходит да что он на ушко лесавкам своим нашептал? Я ведь, пойми меня, красавица, не знаток нравов ваших лесных. Я и твой-то нрав познаю только, тебя только изучаю — может, на этом и сосредоточимся? Очень мне хотелось бы, например, юбку эту изучить.

Выгибает Бая снова бровь, но не отталкивает руки врановы, на стан ей ложащиеся и ниже,