Как будто я знала заранее, что он где-то поблизости. Ведь я застряла в портовом городе Дженчира, хотя прекрасно понимала, что его там нет.

Мое решение отправиться в Старую Дженчиру и поселиться в ней показалось тетушке оскорбительным. Понятное дело, что хорошего в ее доме, если теперь племянника никакими хитростями к рукам не приберешь, — она выразила все это не словами, а яростным взглядом.

Я подарила ей цветы и за все заплатила. Я пела ей дифирамбы, неумело изъясняясь по-тулийски. Но понапрасну.

Ну и скатертью тебе дорожка, потаскуха кронианская. Ходи себе со своими картинками каждый день в старый город, а потом обратно, наживай себе ревматизм среди сырых мраморных развалин.

Торговец мылом рассказал мне, как туда добраться:

— Среди холмов над городом начинается дорога, такая же древняя, как сама Старая Дженчира, она вся заросла, только козы и расчищают ее. На пути вам встретятся оливковые рощи и три ветряные мельницы — очень живописные, может, вы кое-что там зарисуете — и развалины храма Дорноя у реки. Обратите внимание на место, где вдоль дороги стоят древние гробницы, некоторые из них отличаются богатством украшений. И по всему пути, словно часовые, выстроились сосны и другие хвойные деревья, они защитят вас от солнца. Грабителей в этих краях уже лет сто никто не встречал.

И вот, словно крестьянка, закинув за спину узелок с пожитками, натянув на ноги старые потрепанные сандалии, я взобралась на возвышавшийся над городом холм и увидела все, о чем мне рассказывали, а вдобавок — дальние очертания гор. Ступая меж высоких трав, я спустилась с вершины холма и вышла на древнюю дорогу.

1

Сидя в лавке маэстро Пеллы, я почувствовала, что являюсь новым, непривычным лицом не только для этого города, но и для самой себя. Рядом со мной в безукоризненном порядке разложены инструменты и материалы для работы, возле каждой кучки — ящик, в который они перекочуют на ночлег. На подрамнике — последнее творение, переживающее муки рождения, ровный свет льется на него из большого окна витрины, а когда солнце, проплывая мимо, начнет слепить глаза, опустят похожую на парус штору. Мне выделили один из лучших стульев, у него обивка из розовой парчи и ножки не перекошены. В полдень заходил Пелла собственной персоной, чтобы оторвать меня от трудов и пригласить к столу, где он вместе со своими учениками принимался за супы, сыры, фрукты, а также мясные и рыбные блюда, которые каждый день выбирал для нас. Угощение не стоило мне ни пенни, и зачастую всем ученикам и мне тоже отдавали остатки, а домоправительница благоговейно возвещала: «Доешьте все, чтобы не пропадало».

В витрине магазина наряду с работами из мастерской Пеллы, расположенной этажом выше, выставлены мои рисунки и картины — мне позволили перейти на более высокую ступень и заняться акварелями. С самого начала маэстро сказал:

— Учить вас чему-либо уже поздно. Вам следовало прийти ко мне в семилетнем возрасте. Но помимо огрехов в ваших рисунках имеются и редкие достоинства, а боги даруют способности отнюдь не случайно, дитя мое. Да и сама ваша фантазия, хотя порой она выходит за пределы ваших навыков, стоит того, чтобы приобрести рисунок. И, как я заметил, синие тигры вас не пугают. Относитесь к своему таланту с уважением. Смею предположить, когда вам исполнится лет тридцать, все будут считать, что вы обучались в школе получше моей.

Эти слова поразили меня, ведь я беззастенчиво заявилась в магазин, заметив в витрине холсты с живописью, держалась я надменно, потому что нервничала, и еле-еле не сорвалась, пока он долго и внимательно рассматривал мои пастели, а потом начал с упоминания о моих «огрехах»

Мои работы, выставленные для продажи, неизменно покупали. А я сама превратилась в любопытную диковинку, поскольку большую часть времени проводила в лавке и стала неотъемлемым ее атрибутом. Порой люди заходили в магазин, чтобы посмотреть, как я работаю, что не мешало мне, если они молчали. Когда же они заводили разговор, Пелла или его ассистент обращались к ним с вежливой просьбой не нарушать тишину; впрочем, я всегда могла подать условный знак, если ничего не имела против беседы. Иногда у меня пропадала охота рисовать, и я сидела у залитого солнцем окна, читая книги из мастерской Пеллы с репродукциями картин великих художников. Я отнюдь не впадала в уныние из-за собственной неполноценности при виде этих шедевров, напротив, они рождали во мне буйное вдохновение. Посидев в задумчивости над какой-нибудь из репродукций, я вскоре раскрывала свои ящички и принималась сочинять из головы свою композицию, похожую и в то же время совершенно иную.

Бывали дни, когда я не сидела в магазине, но приходила на приглашение к полднику.

Если я несколько дней вовсе не появлялась поблизости, никто не поминал потом о моем отсутствии.

— Когда вам что-нибудь понадобится, — сказал Пелла, — дайте мне знать, не стесняйтесь. Это правило в равной степени распространяется на всех моих учеников. Они вольны приходить и уходить, когда им вздумается. Никого нельзя заставлять трудиться до изнурения. Если им не хочется заниматься, они могут отправиться на рыбалку, я не против. Но если на протяжении четырех недель ученик ни разу не появился и не прислал весточки, я возвращаю его попечителям плату за обучение.

На данный момент в мастерской обучалась дюжина молодых людей и две девушки, возрастом от тринадцати до двадцати лет. Девушки проявляли усердие и держались отчужденно; каждая из них избрала себе предметом обожания одного из подвижников-живописцев, чьи останки пролежали в земле несколько сотен лет, и обе одевались по старинной моде, чтобы доставить удовольствие своему кумиру. Молодые люди отличались меньшей склонностью к прилежанию и зачастую вели себя шумно — все, кроме одного, мрачновато-серьезного парнишки лет четырнадцати, который первым появлялся в магазине, поднимался в мастерскую чуть ли не в состоянии транса и уходил последним. Порой маэстро Пелла приглашал его остаться к обеду, иногда подобное предложение делали и мне или другим ученикам. Совершенно очевидно, на это почти бессловесное существо возлагали большие надежды. Мальчик был даже бедней меня: в теплые дни он ходил босиком, а в дождь надевал никуда не годные, протертые до дыр башмаки. Одну из его картин, не предназначавшуюся для продажи (Пелла уже приобрел у него эту работу), навечно поместили в витрине. Именно она и привлекла мое внимание прежде всего, я не смогла отвести от нее глаз. На ней был изображен один-единственный плод — яблоко, впрочем похожее скорее не на яблоко, а на изумруд, прикрытый кусочком бархатистой ткани. Его окружало таинственное блеклое пространство, и был он до того красив, что хотелось поскорей упиться им или утонуть в нем.

— Дорин видит иной мир, — сказал Пелла. И ни разу больше не упомянул об этом гении, о четырнадцатилетнем сироте с лицом шестидесятилетнего старика.

Попав в Старую Дженчиру, оказываешься в древнем мире. И так странно видеть мужчин и женщин в современной одежде, выходящих из дверей каменных зданий, выкрашенных ли согласно обычаю времен их юности, почерневших ли от старости или отчищенных до ослепительной белизны. И хотя влияние классической эпохи никогда не сказывается так сильно, как в старом городе, облегающие бриджи для мужчин здесь тоже в моде, а женщины затягивают талию в узкий корсет.