— А теперь я спрошу вас, — сказала я, каким-то образом справившись с голосом, — и повторять вопрос не стану: имя Карулан о чем-нибудь говорит вам? Да? Так учтите, мне это имя знакомо куда лучше и ближе, чем вам.

— Как, милашка принца — и здесь, по такому-то делу? Как ни странно, вместе с недомоганием явилось вдохновение. Лишь бы добиться правды, все остальное не важно.

— А вдруг вас хотели испытать. Подобная мысль не приходила вам в голову, капитан? Или вы настолько легкомысленно относитесь к закону и к императору Саз-Кронии, что вас это не трогает?

Пауза. Он допил свой ром с водой. Потом сказал: — Завион остался цел и невредим, но если бы я догадался, что он замышляет, повесил бы его собственными руками. Нет, он ускользнул от нас вплавь. И прихватил с собой одного из каторжных гребцов. Огромного мужика, похожего не то на вепря, не то на медведя; мы вспомнили, как его зовут, Ирменк, ему нет равных, он продержался в гребном отделении семь лет и остался в живых. Мои гребцы вызвали интерес у Завиона, так он сказал. Я решил, что он со странностями, ведь при одном упоминании о гребном отделении он побелел и позеленел, а потом ему вдруг захотелось все это увидеть, и, должен отметить, он отпускал славные шутки насчет этой трюмной падали и насмешил нас. Потом он стал расспрашивать, за что они сюда попали. Ну, коллекция у нас тут богатая. Я бы сказал, жалеть их — попусту время тратить. К нам попадают только по заслугам. Есть один каторжник, так он убил трех женщин и отсек им самые лакомые кусочки тела, а другой — грабитель, на его счету человек сто путешественников, которым он перерезал на дороге глотку. Ну и этот самый Ирменк. В гребном отделении стоит такая вонища, а Завион задержался около него и стал его разглядывать. «А этот человек что сделал?» — спрашивает Завион. Ну, Ирменк убил какого-то священнослужителя, только он утверждал, будто это неправда. Я рассказал про него, а Завион вроде бы понял, что этот парень еще не потерял разума, и говорит ему: «А ты что скажешь?» И представьте, негодяй начинает выкладывать все по-своему, будто тот самый священнослужитель постоянно держал в страхе всех бедняков в деревне и подвергал их надругательствам, особенно маленьких мальчиков и девочек. Однажды утром Ирменк слышит крики и обнаруживает, что священнослужитель взобрался верхом на его младшего братишку, восьми лет от роду, а мальчишка лежит, уткнувшись носом в собственную кровь. Священнослужитель заверил Ирменка, что за этим визитом последуют новые, подобные ему, а в ответ Ирменк, он ведь был кузнецом, схватил свой молот и прошиб негодяю голову. Но в деревне здорово боялись служителей храма, а доказательств у Ирменка не нашлось, поскольку, когда ребенка осмотрели, решили, что Ирменк сам над ним надругался и священник застал его за этим делом, а вовсе не наоборот. — Капитан налил себе еще разбавленного рому. — Я знаю по опыту, что мальчишки часто сами на такое напрашиваются. На Востоке их для этого специально натаскивают. Пойди пойми. Этого валуха признали виновным, сослали сюда, и он проявил на «Двексисе» невероятные способности по части гребли. Я полагал, что мне придется содержать его все двадцать лет, и следил, чтобы ему давали хорошего мяса, а по праздникам и вина — пусть выпьет за здоровье своего священнослужителя. Как бы там ни было, Завион, выслушав историю Ирменка, тут же заявил, что это чушь, прижал к носу платок, как будто вдруг почувствовал, как там воняет, развернулся и пошел наверх на палубу. А выражение лица Ирменка стало, как у девушки, которой пренебрег любовник; тут уж и я посмеялся.

Голос капитана звучал не прерываясь, он перешел к рассказу о нанесенной ему обиде, и слова так и посыпались. Впоследствии мне удалось вспомнить начало этой истории, значит, я слушала его, но мысли мои занимало другое. Когда я узнала, что Фенсер все еще жив, мне пришлось опять собирать себя из кусочков в единое целое.

Я справилась с этой задачей к моменту описания капитаном обеда, за которым все напились, а Фенсер выступал в роли паяца и лицедея, и все сидевшие за столом хохотали до упаду. Около двух часов утра после того, как капитан ушел отдыхать, а первый помощник занялся обходом вахтенных, спиртное продолжало литься рекой, и Завион уговорил второго помощника привести Ирменка и посадить его за стол на место капитана. Все остальные офицеры оказались идиотами и к тому же так нализались, что согласились на его затею. Ведь нет ничего смешней и увлекательней, чем напоить бренди вонючего каторжного гребца, повесить ему на шею гирлянду цветов, сделанных из листов бумаги, выдранных из бухгалтерской книги, и спрашивать у него, какие будут распоряжения на завтра и все такое прочее. При помощи ряда уловок Ирменка вызволили из трюма и привели в кают-компанию. Каторжников иногда выпускали на палубу подышать, а этому огромному человеку и раньше оказывали подобную милость, чтобы он смог подольше сохранить здоровье. Разумеется, он явился в кандалах, но вслед за тем, как его усадили за стол и все еще не раз выпили, Фенсер уговорил второго помощника снять оковы. Впоследствии все офицеры дружно заверяли, что Завион ухитрился подсыпать в бренди какое-то снадобье, и капитан был склонен согласиться с ними.

Некоторое время все развлекались шутками. В конце концов Фенсер поднялся на ноги и нетвердым шагом направился к трапу. Он сказал, что все должны выйти на палубу и поглядеть на звезды, а Ирменка надо прихватить с собой и проверить, помнит ли он, что это такое. За это время моряки успели привыкнуть к тому, что Фенсер всеми верховодит, и решили, что могут запросто последовать за ним. Все поднялись по трапу и вышли на палубу, а там Фенсер привел всех в восторг, проделав следующее: он скинул сапоги и плащ, подвел к борту Ирменка, похожего на быка с гирляндой из цветов на шее, и спросил его: «Ты умеешь плавать, дружище?» По-видимому, Ирменк уже почуял, чем дело пахнет, а может, сам что-нибудь задумал. Позже все в один голос утверждали, будто он ответил: «Вполне».

И тогда оба перемахнули через леерное ограждение и прыгнули в море.

Эта последняя из всех шуток вызвала у пьяных моряков, оставшихся на палубе, бурное одобрение, но вскоре они пришли в замешательство и возгласы затихли.

— Мы находились в миле от побережья Тулии, — проговорил капитан, глядя на свой кубок. — Они могли и утонуть, но я в это не верю. Мы спустили шлюпку, но никого не нашли, а наутро в расположенный на берегу город отправился наш отряд, но напасть на след нам не удалось. Да я на это и не надеялся.

— Название города, — сказала я.

— Да, я скажу вам его. Потому что их там уже нет. И оно вам ничем не поможет. Город называется Дженчира.

Я положила на стол три империала и без единого слова или жеста ушла.

Стоявший за дверью юноша подошел ко мне и подхватил меня под руку.

— Со мной все в порядке, — сказала я. — Баркас еще дожидается нас?

— Да, только надо их подозвать. Им велели отойти на расстояние длины корабля, помноженной на двадцать.

Мы подняли крик, и вскоре баркас вернулся к галере.

Я почувствовала признательность гребцам, ведь они меня не бросили, и растрогалась, а потому щедрой рукой раздала серебряные пенни сверх условленного вознаграждения. Не забыла я и про помощника возницы.