Якоун продемонстрировал, как это делается, без колебаний указав на дюжину объемистых коробок, каждая из которых была запечатана широкой клейкой лентой с надписью: ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА — Вот эти нам доставили сразу же после убийства Эрнстов, — сказал капитан. — Как я понял, ваши ребята основательно порылись в их доме и собрали много всего, больше — бумаг, чтобы изучить их позже, по-моему, ими так никто и не занимался.

Эйнсли не пришлось гадать, почему так случилось. Сразу после убийства Эрнстов его спецподразделение целиком сосредоточилось на слежке за подозреваемыми. Вещи и документы из дома убитых оставили на потом. Когда же Дойл был арестован и признан виновным, дело Эрнстов закрыли, и до этих коробок ни у кого руки не дошли.

— Извини, что не могу пока избавить тебя от них, — сказал Эйнсли Якоуну. — Мы будем брать по несколько коробок, изучать содержимое и возвращать.

— Твое право, Малколм, — пожал плечами капитан.

— Спасибо, — кивнул Эйнсли. — Это может оказаться крайне важным.

— Твоя задача, — объяснял он затем Руби, — просмотреть, что лежит в каждой из этих коробок. Нет ли там чего для нас полезного.

— Что-нибудь конкретное?

— Нам нужна ниточка, которая привела бы нас к убийце Эрнстов.

— Но ничего конкретного?

Эйнсли покачал головой. Его охватило не вполне понятное ему самому недоброе предчувствие; тревожная неизвестность ожидала их. Так кто же убил Густава и Эленор Эрнст? И почему? Каковы бы ни были ответы на эти вопросы, простыми они не окажутся, это он мог предсказать заранее. “…В страну тьмы и сени смертной” — вспомнилась строчка из Библейской книги Иова. Инстинкт подсказывал, что именно в эту страну вступил он теперь, лучше бы это дело вел кто-нибудь другой, подумал он впервые.

— Что-то не так? — спросила наблюдавшая за ним Руби.

— Не знаю… — ответил он с вымученной улыбкой. — Давай не будем ничего загадывать, а просто посмотрим, что в тех коробках.

Они сидели вдвоем в маленькой комнатушке в глубине того же здания полицейского управления, где располагался отдел по расследованию убийств. Эйнсли организовал это временное рабочее помещение, чтобы вести возобновленное расследование в обстановке строгой конфиденциальности, как приказал ему Лео Ньюболд. Размерами комната была сравнима с платяным шкафом, в который втиснули стол, два стула и телефон, но с этим приходилось мириться.

— Мы пойдем в хранилище, — сказал он ей, — и я подпишу разрешение, чтобы ты могла забрать коробки Эрнстов, как только будешь готова приступить. Едва ли они займут у тебя больше двух дней.

Как выяснилось, в этом он здорово ошибался.

Под конец второй недели Эйнсли в раздраженном нетерпении зашел проведать Руби в ее временном убежище уже в третий раз. Как и в предыдущие два визита, он застал ее окруженной ворохом бумаг, которые она разложила даже на полу.

Когда они виделись в последний раз. Руби сказала:

— Впечатление такое, что Эрнсты просто не могли заставить себя выбросить хотя бы клочок бумаги. Они сохраняли абсолютно все: письма, счета, записочки, вырезки из газет, чеки, приглашения — всего не перечислишь, и почти все здесь.

На этот раз перед ней лежала раскрытая общая тетрадь с чуть пожелтевшими страницами и обтрепанными углами. Руби читала и делала пометки в блокноте.

— По-прежнему ничего? — спросил Эйнсли, указывая на очередную открытую коробку.

— Нет, — ответила Руби, — кажется, я обнаружила кое-что любопытное.

— А ну-ка, рассказывай!

— Это о миссис Эрнст. Как я поняла, именно она отличалась особой страстью ко всяким бумажкам. Тут много ее собственных записей. Читать трудно. Почерк бисерный, неразборчивый. Я просматривала все подряд, ничего примечательного. Но два дня назад мне попались ее дневники. Она вела их в таких вот тетрадях много лет подряд.

— Сколько всего тетрадей?

— Двадцать или тридцать, может, даже больше. — Руби кивнула в сторону коробки. — Вот эта была полна ими под завязку. Вероятно, дневники окажутся и в других.

— О чем же она писала?

— Здесь есть проблема. У нее не только трудный почерк. Она еще и пользовалась кодом. Я бы назвала его личной системой стенографии. Цель ясна. Она не хотела, чтобы дневники читали другие, особенно муж. Должно быть, все эти годы она прятала от него свои записи. Однако чуть-чуть терпения, и можно научиться разбирать ее шифр.

Она ткнула пальцем в лежавшую перед ней тетрадь.

— Например, она заменяла имена цифрами. Сначала по контексту я догадалась, что тридцать один — это она сама, а четыре — ее муж. Легко догадаться, что для обозначения ей служили порядковые номера букв алфавита. “Э” — тридцать первая буква, “Г” — четвертая. Простейший код. А вообще, она сокращала слова, большей частью выбрасывая гласные. Я уже начала читать, но дело двигается чертовски медленно.

Эйнсли понимал, что настала пора принять какое-то решение. Стоит ли дальше загружать Руби этой неблагодарной работой, которая продлится еще неизвестно сколько и скорее всего не принесет никаких результатов? Других дел невпроворот. Подумав, он спросил:

— Но хоть что-то ты уже сумела раскопать? Что-нибудь важное?

Руби помедлила и сказала:

— Ладно, хотела сначала собрать побольше материала, но… — в ее голосе появилась жесткость. — Как вам понравится, скажем вот это. Из тех дневников, которые я успела прочитать, следует, что наш покойный досточтимый городской комиссар Густав Эрнст смертным боем бил свою жену. Он избивал ее практически с первых дней супружеской жизни. По меньшей мере однажды она попала из-за этого в больницу. Она никому не рассказывала, потому что боялась его и стыдилась. Она была уверена, что ей все равно никто не поверит, как внушал ей мерзавец-муженек. Все, что ей оставалось, это изливать боль и унижение своим полудетским шифром в этих жалких тетрадках. Это все изложено здесь!

Лицо Руби вдруг вспыхнуло.

— Дьявол! Меня тошнит от этого дерьма! — Она порывисто схватила тетрадь со стола и швырнула в стену.

Эйнсли дал ей передышку, нарочито медленно подняв тетрадку с пола.

— По всей вероятности, она была права, — сказал он затем. — Ей действительно не поверили бы. Особенно в те годы, когда говорить о домашнем насилии вообще было не принято. Люди просто не хотели ничего об этом знать. А ты сама веришь, что она писала правду?

— Уверена на все сто. — К Руби уже вернулось душевное равновесие. — Она описывала подробности, каких не выдумаешь. Все слишком достоверно. Да почитайте сами.

— Обязательно почитаю, но позже. — Эйнсли знал, что на мнение Руби можно полагаться.

Она снова бросила взгляд на тетрадь и сказала задумчиво:

— Мне кажется, миссис Эрнст знала, даже рассчитывала, что ее дневники однажды кто-то сумеет прочитать.