У этого дела может оказаться и своя положительная сторона. Прежде чем взяться за хлопоты, Л. М, устроил Густаву настоящую головомойку. Он сказал, что от Густава его мутит, а потом перешел на такие выражения, каких мне лучше не повторять. Под конец он поставил ультиматум: если Густав не бросит приставать к Синтии, Л. М, сам сообщит обо всем куда следует и Густаву тогда светит немалый срок. Л. М, дважды повторил, что это не пустая угроза. Пусть он “потеряет важного клиента, ему плевать”. Густав был не на шутку испуган”.

Потом следует запись, что Синтия родила, — отвлеклась от текста Руби. — Но никаких подробностей.

Не указан даже пол ребенка. Синтия вернулась домой, и вскоре в дневнике было записано вот что:

“Несмотря на все предосторожности, что-то все-таки выплыло наружу. Ко мне заявилась дама из отдела соцобеспечения детей. По тем вопросам, которые она задавала, можно заключить, что ей не все известно, но дошла информация, что Синтия родила в двенадцатилетнем возрасте. Отрицать это было бессмысленно, и я сказала: да, родила, но обо всем остальном наврала. Я сказала, что понятия не имею, кто отец ребенка, хотя нас с Густавом давно беспокоило, что она якшается с дурными мальчиками. Теперь, говорю, будем ее держать в строгости. Не уверена, что она мне поверила, но ей нечем опровергнуть мои слова. Как все-таки любят эти люди совать нос в чужие дела!

Как только женщина ушла, я заметила, что Синтия нас подслушивала. Мы ничего не сказали друг другу, но Синтия бросила на меня такой испепеляющий взгляд… Кажется, она ненавидит меня”.

Эйнсли ничего не сказал. Мысли его были слишком сложны, чтобы он мог выразить их. Преобладающим же ощущением было отвращение к этим людям. Густава и Эленор Эрнст абсолютно не волновало, что станется с новорожденной малюткой; ее внуком или внучкой, а его сыном или дочуркой.

— Тут я пропустила большой кусок, — продолжала Руби, — и лишь по диагонали просмотрела записи, относящиеся к ранней юности Синтии. Скажу в двух словах, что Густав Эрнст прекратил домогаться дочери и даже стал делать все возможное, чтобы, как сказано в дневнике, она “простила его и забыла”. Он давал ей крупные суммы денег, они у него всегда водились. Так продолжалось и когда он уже стал городским комиссаром, а Синтия поступила на службу в полицию Майами. Густав применил все свое влияние, чтобы ее сначала зачислили в наш отдел, а потом быстро продвигали по служебной лестнице.

— Синтия всегда была хорошим работником, — заметил Эйнсли. — Она и без этого сделала бы хорошую карьеру.

Руби пожала плечами.

— А вот миссис Эрнст считала, что он ей очень помог, хотя сомневалась, что Синтия испытывала к ним благодарность, что бы они с Густавом ни делали ради нее. Послушайте, что она записала в дневнике четыре года назад.

“Густав — глупец и живет в иллюзорном мире. Он, например, уверен, что между нами и Синтией все обстоит благополучно, что прошлое прочно забыто и Синтия любит теперь нас обоих. Вот ведь вздор! Синтия нисколько нас не любит. Да и с чего бы? Разве у нее есть для этого основания? Оглядываясь назад, как мне хотелось бы многое изменить! Однако уже поздно. Слишком поздно”.

Мне осталось прочитать вам всего один фрагмент, но, по-моему, самый важный, — сказала Руби. — Дневник миссис Эрнст за четыре месяца до их с Густавом смерти.

“Иногда мм удается перехватить взгляды, которыми окидывает нас Синтия. Мне чудится в них неприкрытая ненависть к нам обоим. Такой уж у Синтии характер, что она никому ничего не прощает. Никогда! Она никому не спустит ни малейшей обиды. Так или иначе, иногда много позже, но она все равно поквитается с обидчиком. Уверена, что эта черта — плод нашего воспитания. Это мы сделали ее такой. Порой мне кажется, она и для нас затевает что-то, вынашивает месть, и тогда мне становится страшно. Синтия очень умна, куда умнее нас обоих”.

Руби отложила блокнот в сторону.

— Я выполнила ваше поручение. Мне нужно еще только сделать… — она заметила, какой тенью омрачилось лицо Эйнсли, и голос ее сразу потеплел:

— Все это должно быть дьявольски тяжело для вас, сержант.

— О чем это ты? — спросил он не слишком уверенно.

— Малколм, нам всем прекрасно известно, почему вы до сих пор не лейтенант, хотя должны бы уже быть капитаном.

— Стало быть, ты знаешь про меня и Синтию, — констатировал он со вздохом.

— Разумеется. Мы все знали, что вы близки. Мы же детективы, не забывайте об этом.

При других обстоятельствах Эйнсли мог бы и рассмеяться. Но в этот момент словно что-то необъяснимо мрачное, угрожающее повисло над ним в воздухе.

— Так что тебе еще осталось сделать? — спросил он. — Ты начала говорить…

— Есть еще одна опечатанная коробка. Ее тоже доставили из дома Эрнстов, но только на ней значится имя самой Синтии. Похоже, она хранила ее в доме родителей, и ее захватили вместе с хозяйскими вещами.

— Ты проверила, кто направил коробку на склад вещдоков?

— Сержант Брюмастер.

— Тогда все законно, и мы имеем полное право вскрыть ее.

— Хорошо, сейчас я ее принесу, — сказала Руби.

Картонная коробка, с которой вскоре вернулась Руби, была похожа на остальные — тоже была обмотана клейкой лентой с надписью ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА. Однако когда они эту ленту сняли, под ней оказалась еще одна, синяя, с инициалами “С. Э.”. В нескольких местах для верности ее скреплял сургуч.

— Сними с особой осторожностью и сохрани, — велел Эйнсли.

Через несколько минут Руби смогла открыть обе стороны крышки и отогнуть их. Они заглянули внутрь и увидели несколько пластиковых пакетов, в каждом из которых был заключен какой-то предмет. Им сразу же бросился в глаза револьвер системы “Смит и Вессон” тридцать восьмого калибра, лежавший поверх остальных вещей. В другом пакете находилась пара покрытых бурыми пятнами кроссовок. Под кроссовками они обнаружили футболку с таким же пятном. Еще ниже — магнитофонную кассету. На каждом из пакетов имелась самоклеющаяся бирка с пометкой, сделанной, как сразу же понял Эйнсли, рукой самой Синтии.

Он глазам своим не мог поверить.

Руби тоже была заметно озадачена:

— Откуда это все здесь?

— Не понимаю, но могу сказать одно: к нам эта коробка попала по ошибке. Ее хранили в доме Эрнстов не для того, чтобы ее там нашла полиция, — он помолчал и добавил:

— Ничего не трогай, но попробуй прочитать, что там написано на бирке при револьвере.

Она склонилась поближе.

— Здесь сказано: “Оружие, из которого П. Дж, стрелял в свою жену Нейоми и Килбэрна Холмса”. Потом стоит дата — двадцать первое августа… Шесть лет назад.

— Боже милостивый! — прошептал Эйнсли.

Руби откинулась назад, глядя на него с удивлением.

— Ничего не понимаю, — сказала она. — Что все это значит? Что это такое?