Эврибиад любил Фотиду. В этом он всегда был уверен, несмотря на поспешный отъезд, который она восприняла, как бегство от нее, и отказалась понимать иначе. А теперь, всего за несколько дней, обстоятельства снова сблизили их, и Фотида даже почти ему улыбнулась, слегка растянув губы и прикрыв глаза. Его сердце подскочило от радости. Он узнал это давно знакомое выражение, которое во времена их помолвки – в другой жизни – всегда тревожило его, поскольку было непостоянным, и мог предвещать и признание в любви, и упрек; первое всегда с ноткой иронии, второе – всегда с любовью. Она придумала план – как ловко и незаметно заполучить себе это создание – эту женщину, которую он привез из космоса. Эврибиад согласился, и оказалось, что Фотида была права. А главное – когда она пришла и заговорила с ним, он понадеялся, что отношения, связывавшие их прежде, могут возродиться, что из-за выпавших на их долю испытаний и недоразумений их связь была лишь временно поставлена на паузу – холодную, болезненную паузу в его жизни, но теперь она закончилась, и он снова мог вернуться к теплу очага.

Однако, сказал он себе, все пойдет не так. Из-за того, что он только-только вернул себе расположение супруги; из-за того, как прекрасны была ее блестящая шерсть и изящные лапы, все казалось еще тяжелее, еще несправедливее – будто удар ножом в самое сердце. Потому что у него не было другого выбора, иначе как снова предать ее, и на сей раз без всякой надежды на прощение.

Он бесшумно дошел до причала, отвязал лодку и забрался в нее. Он собирался переплыть море в обратную сторону. Пусть бы он погиб в этом плавании, пусть бы черные волны поглотили его! Разве не лучше ему исчезнуть и позволить взойти чистому дню вместо того, чтобы живому встречать волну, нарастающую на горизонте? Не лучше ли взять меч и оросить рождающуюся зарю своей бесполезной кипящей кровью?

Его невольно передернуло от отвращения при мысли о трусости, породившей подобное желание. Как же он отмоет со своей расы бесчестье, которым запятнал ее, если сейчас убьет себя?

Он столкнул лодку в море и беззвучно погрузил весло в воду. Мысли его вновь обрели равновесие. Он снова думал о своих друзьях, об экипаже. О приключениях и испытаниях. Об окоченевшем теле Феоместора, которого не смогла спасти даже магия Аттика. И внезапно вся сложность мира опала, как опадает буря, уступая место солнцу его родной страны, опаляющему бухты и холмы, лишающему тени каждый камень, каждый кипарис, так, что все становилось простым, на секунду замирало в абсолютной ясности. Ему явилась простая, правильная и прекрасная истина – свобода не зависит от обстоятельств или случайностей. В его власти было поступить достойно – или нет.

И пока он подгонял лодку вперед ударами весел, рассвет сжал маленький мирок Отона в своих краснеющих пальцах.

* * *

– А где Эврибиад?

Фотида подскочила и побежала к берегу. Плавтина, которая даже не заметила, что людопес исчез, кинулась вслед, с трудом за ней поспевая. Задыхаясь, она нагнала людопсицу там, где должна была быть привязана лодка – и увидела, что челнок исчез, а с ним и сам воин. Слишком поздно. Они переглянулись.

– Он сбежал! – в ярости вскричала Фотида. – Вы не представляете себе, на что способен этот безумец! А нас он оставил здесь, посреди моря! Какой идиот…

– Не тревожьтесь, – Плавтина старалась, чтобы тон ее звучал ободряюще. – С ним не может произойти ничего серьезного. Как вы полагаете, что он собрался делать?

– Собрать небольшое войско, устроить бунт, оскорбить Отона… Я не знаю. Я говорю глупости. Ох…

Она вдруг задрожала и принялась заламывать лапы. Плавтина шагнула вперед, положила ей руку на плечо.

– Успокойтесь. Он воин, не ребенок.

– Я уже видела, как он уходил вот так. Он упрямый. И чувство долга у него острое, как нож… Нет, если он уплыл, ничего не объяснив, значит, наверняка думал, что я его не одобрю.

– Послушайте, я не знаю как следует ни вас, ни его, но мне кажется, что он достойный и верный воин и не сделает ничего, что было бы вразрез с его честью, разве не так?

– Возможно, не сделает. Но иногда его честь граничит с глупостью…

Фотида опустилась на корточки спиной к Плавтине и стала вглядываться в море. В конце концов, устав стоять, молодая женщина тоже села на край бетонного блока, из которого был сделан остров, и принялась ждать. Сперва людопсица раздосадованно молчала, но в конце концов сказала:

– Я ценю все, что вы делаете для нас, но не нужно переоценивать различия между вами и существами вроде нас с Эврибиадом. По какой бы выкройке вас ни сшили, очевидно, что вы не охотница. На руках у вас нет когтей, и зубы у вас крошечные.

Плавтина открыла было рот, но Фотида не дала ей сказать:

– Бросьте. Я знаю, на что вы способны. Но дело не в этом. Мы, людопсы, хищники. Наша инстинктивная реакция – агрессия.

Плавтина промолчала. Не стоило рассказывать Фотиде о собаках с изначальной планеты. Она слушала, как ее собеседница размышляет дальше:

– Такова наша натура. И пусть вы уронили Отона с пьедестала, я помню, что он научил нас другим способам добиваться своих целей.

– Вы боитесь, что Эврибиад своими действиями вернет ваш народ к его природе.

– Да. Может быть. Я не знаю. В любом случае он забрал нашу единственную лодку.

Плавтине в голову пришла идея. Вдобавок – очевидная.

– Разве это не запасной выход? Нет ли тут другого пути через море?

– Не думайте, будто мне не пришло это в голову. Но что мы скажем, если Отон нас увидит? Он заметит, что один из запасных выходов открыли. Я не готова с ним столкнуться.

– Об этом позвольте позаботиться мне.

– Как именно?

Плавтина почувствовала, что ее собеседница напряглась, и снова в любой момент была готова вскочить. Фотида и в самом деле была права, говоря, что людопсы имеют неограниченную склонность к действию.

– Вы можете мне поверить. Я могу сделать нас невидимыми – до определенной степени.

– О, я знаю, у вас есть странная способность договариваться с ноэмами на Корабле… и даже с теми, которые живут в оружии стражей!

Фотида прыснула.

– Хорошенький вышел тарарам! Если бы вы только видели, как напугали этих молодчиков!

Что до Плавтины, ей лучше всего запомнилось, как ее ударили кулаком. Фотида продолжала, не останавливаясь, как в лихорадке:

– Мы можем спуститься по этому тайному выходу и вернуться в наш отсек через центральный вход, тот, что на острове! Следуйте за мной.

Они спустились внутрь острова, держась за руки. Плавтина не могла оставаться равнодушной к физическому, животному присутствию Фотиды, как и к живости ее ума. В чем-то людопсица напоминала ей Флавию – подругу и наперсницу из прошлой жизни. И она без всякого сомнения упивалась той дружбой, что могла возникнуть между двумя существами, – она, что с момента своего возвращения в мир знала лишь одиночество создания, единственного в своем роде. Смесь энтузиазма и целеустремленности, присущая Фотиде, вызывала в Плавтине иррациональную привязанность, хрупкую, но неудержимую симпатию. Может быть, думала Плавтина, это наследие старой связи между собакой и человеком.