Она смеется и говорит:

– Я смотрю, вечеринка уже началась?

– Да, – отвечает Том. – И продлится она гораздо дольше, чем ты можешь себе представить. Объявляю тебя уличной проституткой, а себя – шерифом.

Раздается резкий щелчок. Том отпускает ее руку, и она видит, что ее запястье пристегнуто наручниками к запястью Фрэнка. Тот с ухмылкой тянет ее из квартиры:

– Вперед, крошка.

– Подожди, мне нужно взять сумку, – говорит она.

– Я возьму, – рычит Том, – тебе хватит других забот.

– Твой друг играет слишком серьезно, – шепчет Нина Фрэнку по дороге к лифту.

– Ему так больше нравится. В конце концов и тебе это понравится.

В лифте они сталкиваются с Бронштейнами – пожилыми супругами с верхнего этажа, которые всегда (как казалось Нине) поглядывали на нее с подозрением, потому что она молода, привлекательна и живет одна. Теперь они смотрят на нее, раскрыв рты.

– Прекрасный вечер, миссис и мистер Бронштейн.

Они не отвечают, Нина не выдерживает и громко хохочет. Она чувствует себя совершенно уверенно, ей весело от предвкушения того, как она сейчас позабавит народ на вечеринке, и она совершенно беззаботно относится к происходящему, особенно к своему невыносимо сладкому, беззащитному и обнаженному под двумя легкими одежками телу и к большому грубияну Тому с его фальшивыми усами, мрачным взглядом, тяжелыми пистолетами и женской сумкой. Мне нравится Нина. Кого-то она мне напоминает, интересно, кого же?

Диану. Я не видел ее и ничего о ней не слышал лет десять или двенадцать, но, когда мой брак распался, она стала преследовать меня. Я мельком, не более минуты, видел ее в ремейке «Тридцати девяти шагов» и чуть дольше в приличном, но плохо рекламировавшемся фильме «Сельские танцы». Иногда, настраивая приемник, я случайно попадал на волну, где она читала радиопьесу. А однажды в Ирвине я нос к носу столкнулся с Брайаном в баре гостиницы. У него была семья, а работал он логопедом в местных школах. Они с Дианой продолжали поддерживать отношения. Выяснилось, что после того фестиваля в Эдинбурге она уехала из Глазго, так и не доучившись в театральном колледже, и отправилась в Лондон на пробы к Бинки. Провалилась. Тогда она сняла комнату неподалеку от отеля «Швейцарский дом», родила сына и умудрилась (я представил себе, каким образом) вырастить его на пособие соцобеспечения и благодаря всяким актерским подработкам – первое время в хоре дешевой пантомимы, а потом в озвучивании рекламы для кино и телевидения. По словам Брайана, она также получала кое-какую помощь от друзей. Насколько я понял, имелась в виду вежливая проституция, и мне стало противно, потому что он произнес это со смешанным чувством зависти и восхищения.

– Вряд ли ее сына ждет хорошая жизнь.

Брайан пожал плечами и ответил:

– Ты думаешь, моих детей ждет хорошая жизнь? Мы с женой постоянно занимаемся ими, они ни в чем не знают отказа, но постоянно устраивают скандалы из-за ерунды. Сын говорит, что хочет стать рок-звездой, но он только бренькает на гитаре и наотрез отказывается брать уроки или слушать какую-нибудь нормальную музыку. Девочка чуть постарше. Она хочет быть либо кинозвездой, либо домохозяйкой. Больше ее ничего не интересует. Ни об актерском искусстве, ни о театре слышать не хочет. Все свободное время проводит за модными журналами и возней с косметикой, меняется с подругами шмотками, ходит на дискотеки И часами обсуждает по телефону, кто кого поцеловал. Я в прошлом году познакомился с сынишкой Дианы, и он произвел на меня впечатление. Спокойный, хладнокровный и учтивый. Предпочитает общаться с взрослыми, а не с детьми. Мать хочет, чтобы он стал актером, но он собирается стать полицейским.

Мне нечего было ответить на это, и после паузы я произнес:

– Вообще-то Диану трудно назвать успешной актрисой.

– Что ты! Она прекрасная актриса. Она успела поработать со всеми хорошими британскими режиссерами, и, когда им нужно сыграть небольшую, но запоминающуюся и необычную роль, она – одна из пары десятков профессионалов, способных сделать это как надо, и на нее всегда можно положиться. Она такая же успешная актриса, как ты – успешный электрик или инженер, или чем ты там сейчас занимаешься. Ни ты, ни она особо не прославились, но вы оба занимаетесь более или менее любимым делом. В отличие от меня.

– Почему логопед должен завидовать какой-то безвестной актрисе или безвестному инспектору систем безопасности? – ответил я раздраженно. – Я тебе вот что скажу: если ты вылечил хоть одного несчастного малыша от заикания, то уже принес больше пользы человечеству, чем я за время всей своей карьеры.

Он вздохнул:

– Да, учительство – благородное занятие, даже если говорить о моей разновидности преподавания. Но жизнь моя истощена грезами юности. Я ведь мечтал создать такой коллектив, который завораживал бы зрителей, я хотел быть волшебником. Наш опыт в Эдинбурге показал, насколько пусты были мои фантазии. Иногда, когда бывает тошно, я утешаю себя, что моя любящая жена, уютный спокойный дом, уважаемая работа – все это утешительные призы за мой провал и слабости молодости.

Брайан читал мои мысли. Он просто озвучил то, что у меня не хватало духу сказать вслух. И я понял, что не могу дать ему уйти с этими мыслями.

– Брайан, – сказал я, – ты был прекрасным режиссером. У нас все получилось только благодаря тебе. Тебе удалось создать крепкий коллектив из вечно раздраженных людей, которые недолюбливали друг друга и к тому же, сказать по правде, иногда были недовольны тобой. Благодаря тебе мы оказались способны на удивительные вещи, мы сделали такое, что вряд ли когда-нибудь сделали бы для себя. Я изучил сценическое освещение и монтажные конструкции. Под натиском твоих требований я стал изобретателен. Ты пробудил нас к новой неведомой жизни, и в результате мы стали единым целым и показали людям отличную комедию, разве ты забыл это? А когда начались неприятности, ты единственный вел себя достойно. Ты не смеялся над нами и не осуждал нас, но быстро приводил в порядок наши расстроенные чувства. И если бы я не разобрал декорации, ты непременно привел бы наш маленький театральный сезон к блестящему завершению.

Брайан посмотрел на меня тяжелым взглядом, а потом вдруг хихикнул:

– Джок, а ведь вовсе не я был режиссером этого спектакля. Им был ты.

Я недоуменно воззрился на него.

– Едва появившись в команде, ты тут же собрал нас воедино, взял под контроль каждого из нас. Ты составил сценарий освещения, который стал ритмом всей постановки, основой всего, что мы делали. Ты создал сценографию, которая предопределила все повороты нашей игры. Ты настоял на том, чтобы Роури играл главную роль и тем самым спас всю пьесу. А когда мы познакомились с королевой Англии, я имею в виду королеву Золотого Уэст-энда, ты один оказался в состоянии достойно говорить с нею от имени всех нас, Поначалу ты был немного раздражен, но потом расслабился и стал остроумен и снисходителен. Ты говорил очень, очень, очень смешно, и, хотя королева не развеселилась, мы все очень гордились тобой. Но я, идиот, потерял самообладание в полицейском участке, и ты решил бросить спектакль, и это был настоящий конец. «Ну что же, – думал я тогда, – электрик все построил, электрик все и разобрал». Целый год или даже два спустя я просыпался среди ночи от скрежета собственных зубов и люто ненавидел тебя. Ты продемонстрировал Хелен и Диане, какое я ничтожество. Сейчас я не испытываю по этому поводу никаких негативных эмоций, но в те годы мне пришлось проглотить очень горькую пилюлю этой обиды.