разочарованиями». Поезд поминутно останавливался. Входили и рассаживались новые пассажиры. Как нелепо все они выглядели! Сырые лица, как будто вырубленные топором, дикие глаза, невероятно большие руки и ноги. Появилась женщина, такая толстая, что она еле-еле смогла пройти в дверь вагона. В глазах злость. Казалось, ее взгляд говорит: «Я толста не от хорошей жизни!..» Она уселась, заняв сразу два места. Опять же одежда. Где эти люди отыскали такие одеяния? Какие-то странные жилеты, майки желтоватой расцветки с какими-то нелепыми полосами и клетками. Они напомнили Станиславу Лурье польских крестьян и тряпье, продававшееся на Валовой улице…[248] Все собралось вдруг в этом вагоне: нищета, отталкивающая внешность, безвкусица. Дай им власть, они сделают то же самое, что и в России… Каждый из них лишь один раз взглянул на него и сразу же отвел взгляд. Где они живут? Куда едут? Было бы не удивительно, если бы этот поезд надземки заехал бы куда-нибудь в Лович[249] или Нижний Новгород…

Станислав Лурье вышел из поезда и повернул на Лексингтон-авеню. Каждый раз, когда он приходил домой и перед ним открывалась дверь квартиры, он заново поражался. Почему они тянут с выселением? Эта квартира как бы заставляла его продолжать жить. Но зачем тянуть? Не сегодня, так завтра его вышвырнут отсюда… Лурье открыл дверь и положил магнит. Он услышал, что звонит телефон. «Подойти? Кому это понадобилось поговорить со мной?» Он снял трубку и услыхал женский голос. Девушка спросила:

— Извините, сэр. Вы слушаете радио?

— Что? Редко, редко…

— Могу ли я спросить, какие программы вас интересуют?

Он ответил, что его не интересуют никакие программы. Он болен. Он извинился и положил трубку. «Больше их ничего не интересует, — сказал он сам себе. — Всё деньги, деньги, деньги…» Тем не менее этот телефонный звонок, пробудивший в нем было какую-то надежду, теперь наполнил его горечью. Он не стал включать света. В полумраке бродил из комнаты в комнату. На всем лежала пыль. Воздух застоялся. Одежда валялась на стульях и на полу. «Если бы Анна могла увидеть, что стало с ее комнатами! — рассмеялся кто-то внутри него. — Можно подумать, что тут паслись мулы!» Станислав Лурье ощутил усталость. Он прилег на диван. В животе у него бурчало, сердце кололо. Болела голова. «У меня жар или что со мной? — Он пощупал свой лоб. Лоб был горячим. — Может быть, я умру естественной смертью?..»

Он закрыл глаза и так долго лежал в задумчивости. Он слышал какой-то шум. Он доносился не снаружи, а изнутри. В мозгу словно проходил поезд. Поезд даже делал остановки, и Станислав Лурье слышал, как открываются и закрываются двери. Сквозь неплотно закрытые глаза он видел отблеск окон, пластины жалюзи. «Я устал, устал!» — говорил он себе. У него было лишь одно желание: спать. Скоро он заснул, и ему приснилась комната, полная труб. Трубы торчали наружу из окон. Через них поддерживались связи с соседями, живущими в домах напротив. Из труб доносились голоса. Из них же текла вода, и из них же попадала в комнату еда: бабка, каша, мука… «Что это за механизм? — спрашивал он себя. — Как он работает? Это своего рода телефон? Или всего лишь примитивный механизм обратной связи?» Среди труб сидела огромная собака, размером с лошадь. На Станислава Лурье напал страх: такой пес может съесть человека… Он открыл глаза. В комнате было темно, как ночью. Вдруг он заметил, что рядом с диваном кто-то стоит. Он не испугался. Это была Соня. Она выглядела как обычно, только ее лицо лучилось светом, так что вокруг головы был ореол. «Ну, это мне еще снится, — сказал он себе. — Или она вошла через эти трубы?» Соня смотрела на него с улыбкой и в то же время печально. На ее лице было выражение человека, который хочет говорить, но не может, ибо он нем. Станислав Лурье хотел ее о чем-то спросить, но словно разучился разговаривать. Все это продолжалось не более секунды. Сразу же после этого образ исчез. Он долго смотрел на темное пятно, оставшееся там, где он только что видел Соню…

«Ну, значит, так», — сказал он себе. Теперь он знал с твердой внутренней уверенностью, что это действительно была Соня и что он скоро встретится с ней…

Он хотел подняться с дивана, но был слишком слаб. Впервые за долгие месяцы к нему пришло ощущение покоя. Он повернулся лицом к спинке дивана и снова задремал.

Глава четырнадцатая

1

Посреди ночи в квартире Грейна на Пятой авеню зазвонил телефон. Анна проснулась. Грейн тоже.

— Кто бы это мог звонить? — спросила Анна.

— Это наверняка ошибка, — ответил Грейн сонным голосом. Никто не знал номера его телефона, кроме Леи и Эстер, но ни Лея, ни Эстер не стали бы звонить ему посреди ночи. Грейн подождал, однако телефон продолжал звонить. Он слез с кровати и в темноте отправился к телефону. Поднял трубку:

— Алло!

Сперва Грейну не ответили. Потом он услыхал мужской голос, спросивший его по-еврейски:

— Это мистер Грейн?

— Да, я Грейн.

— Простите, что разбудил вас посреди ночи. Произошло несчастье. Могу ли я поговорить с Анной?

— Кто вы?

— Я ее первый муж. Мое имя Яша Котик.

Грейн похолодел. Его охватила какая-то смесь стыда, гнева и отвращения.

— Кто вам дал мой номер телефона?

— Ваша жена, миссис Лея Грейн.

— Моя жена? Когда?

— Пять минут назад.

— Что случилось?

— Станислав Лурье умер.

Грейн помолчал. Его охватила дрожь. Потом он спросил:

— Когда это произошло? Откуда вы знаете?

— Я жил у него в последнее время. Ездил в Голливуд, но предложение там оказалось неподходящим, и я вернулся в Нью-Йорк. Мы жили вместе, два оставленных мужа.

— Что с ним произошло?

— Он внезапно умер. Проснулся и сказал, что ему больно в груди. Я хотел дать ему немного виски, но было уже слишком поздно.

— Откуда вы говорите?

— Из его квартиры.

— Врача вы вызвали?

— Нет, он мертв, как все мертвецы… Я в этом разбираюсь…

— Вызовите «скорую помощь». Позвоните в полицию.

— Чем ему сможет помочь полиция? Я позвонил вашей жене, и она дала мне этот номер.

Грейн хотел еще что-то сказать, но вдруг стало светло. Анна стояла перед ним в ночной рубашке и босиком…

— Что случилось? — почти закричала Анна.

— Это к тебе, — глухо сказал Грейн и протянул ей трубку. Сразу же после этого он вернулся в спальню и закрыл за собой дверь.

«Это я его убил, — сказал он себе. — Это то же