Лика приблизила губы к его уху, поцеловала в самую мочку и прошептала нежно:

– Ровно в шесть утра…

– Значит, – задумчиво произнес Вадим, – в четыре часа ночи мы должны быть в аэропорту. Когда спать-то?

– Я обещаю тебе, – улыбнулась Лика, – что ты успеешь выспаться… Сладко-сладко.

И она опять поцеловала его.

– Что-то мне не по себе… – пробормотал Вадим. – Волнуюсь сильно.

– Не волнуйся, прошу тебя. Все будет хорошо, вот увидишь. Уже этой ночью мы улетим отдыхать. Мы с тобой заслужили это путешествие. Наше свадебное путешествие.

И Лика ушла. Перед тем как закрыть за собой дверь, она бросила еще один взгляд на Вадима. Он смотрел на нее с немой грустью и какой-то щемящей тоской.

– Все будет хорошо, – чуть слышно повторила Лика и кивнула.

На прощание.

Выйдя из отеля, она дошла до метро, но не спустилась вниз, а двинулась налево – по Тверской. Когда-то здесь, за табачным ларьком, она примеряла парик блондинки перед разговором с Груздевым, а вот из этого дворика одной жуткой ночью она выбежала, поцарапанная и зареванная, вырвавшись из грязных лап Касатонова. Лика тряхнула головой, отгоняя воспоминания, добрела до ближайшего кафе, уже гудящего вечерней жизнью, села за столик и посмотрела на часы. Ей предстояло пробыть здесь не меньше полутора часов.

В 22.15 дверь центрального входа распахнулась, и в отель юркнул молодой человек в зеленом плаще с огромным букетом цветов, из-за которого не было видно его лица. Швейцар автоматически и без усердия распахнул перед ним дверь и остался недвижимо всматриваться в осенний сумрак Моховой. Белл-бой скользнул взглядом по букету и не шевельнулся за своей деревянной конторкой, обитой коричневым бархатом.

Молодой человек поднялся на четвертый этаж, быстро прошел несколько метров по коридору и, свернув за угол, остановился.

«Девчонка сказала, что этот сектор не просматривается в камеру, потому что она отключена…» – вспомнил он и перевел дух.

Затем юноша быстро переложил букет в другую руку, расстегнул плащ и уверенно постучался в 222-й номер.

Вадим открыл дверь и удивленно уставился на букет.

– Цветы? – спросил он. – Вы не ошиблись?

– Это – подарок от общего знакомого, – объяснил молодой человек, глядя Вадиму прямо в глаза.

Тот пожал плечами:

– Проходите.

Посыльный зашел в номер, прикрыл за собой дверь, огляделся в прихожей, сделал движение, будто собирается проследовать в комнату, и, не останавливаясь, быстро вынул из-за брючного ремня, скрытого плащом, пистолет с длинным стволом. Раньше чем Вадим успел что-либо сообразить, он дважды нажал на курок, и комнату прорезали сухие, резкие звуки.

Сделав дело, молодой человек окинул взглядом результат своей работы и небрежно бросил букет на пол – в липкую, кровавую лужу.

Через десять минут он вышел из лифта, кинул равнодушный взгляд на оживший бар «Александровский», юркнул за дверь и растворился в осеннем сумерке.

Без пяти одиннадцать к центральному входу отеля подъехала машина. Из нее вышел Юра Пень, поискал кого-то глазами на многолюдной, подсвеченной вечерними огнями улице и, найдя, помахал рукой.

Лика, стоявшая последние тридцать минут на углу Тверской, кивнула в ответ и быстро направилась в отель.

Она появилась в холле в тот самый момент, когда электронные часы над стойкой лобби показывали 23.00. Лика отправилась прямиком на reception и заявила, что хочет расплатиться за проживание, потом вернулась к бюро и поручила белл-бою принести ее вещи из машины. Тот опрометью бросился на улицу и через минуту уже втаскивал в лифт желтый тугой саквояж и большую спортивную сумку. Лика терпеливо ожидала, с любопытством поглядывая на постанывающий в вечернем оживлении «Александровский», а потом вошла в лифт вслед за белл-боем.

Поднявшись на четвертый этаж, она решительным шагом прошла по коридору и остановилась у двери с номером 222. Белл-бой едва поспевал за ней. Метнув быстрый взгляд на слепую камеру под самым потолком, Лика засунула карточку в щель электронного замка и распахнула дверь.

– Вадим! – позвала она и, сделав несколько шагов в полумраке притихшего номера, вдруг вскрикнула, упала на колени и, уже не сдерживая себя, завизжала так, что белл-бой, следовавший за ней по пятам, от неожиданности выронил на пол обе сумки.

Он испуганно склонился над подвывающей Ликой и, приглядевшись, увидел распластанное на ковролине тело мужчины посреди огромного и отвратительного пятна. Белл-бой попятился к выходу и в ужасе кинулся в коридор.

Лика перестала выть, огляделась по сторонам и, проведя пальцем по липкому полу, пробормотала брезгливо:

– А крови-то сколько… Неужели нельзя было все поаккуратней сделать?

Через минуту белл-бой вернулся и стал торопливо шарить руками по стене.

– Здесь кноп-почка д-должна быть, – пояснил он, заикаясь от волнения. – Для выз-зова этих… ну… секьюрити.

Через полминуты проснулся телефон на письменном столе. Белл-бой, дрожа от испуга, перешагнул через окровавленный труп и, промахиваясь руками, схватил трубку:

– Ребята… Ребята… Алло! Это я… Андрей. Белл-бой! Мужики! Здесь трупешник! Трупешник здесь, мужики!

Вадим Григорьев – сотрудник службы безопасности отеля «Националь» – дежурил на «одиннадцатом» посту, когда молодой человек в зеленом плаще и с букетом цветов в руках прошмыгнул через тамбур центрального входа к лифтам.

Почему Вадим обратил на него внимание? Что показалось ему странным в этом невысоком парне с букетом? Ничего в отдельности странного не было ни в парне, ни в цветах. Такие десятками проходят ежедневно через тяжелые центральные двери отеля. И букет – самый обыкновенный. Эти стены видывали охапки самых свежих, самых восхитительных, самых дорогих цветов.

И молодой человек был похож как две капли воды на всех служащих великой армии порученцев какой-нибудь серенькой коммерческой конторки, спешащей засвидетельствовать свое почтение важному и – главное – нужному гостю столицы.

Игорь Плешаков – «старший по девочкам» – даже не повернул в его сторону голову. А Вадиму стоило только взглянуть на посыльного в зеленом плаще, как сердце его стукнуло гулко и тревожно.

Рация молчала. Вадим давно заметил, что вся смена словно объявила ему бойкот. Его демонстративно не замечали во время дежурства, а по утрам, когда Плешаков делил «девичью» денежку, Вадиму не доставалось ни копейки. В нем бурлила обида, но гордость не позволяла ему показать, что он уязвлен. И он молчал.

Вадим ума не мог приложить, чем провинился перед сослуживцами. Он перебирал в памяти события, которых был участником, вспоминал реплики и реакции коллег на те или иные происшествия – и не мог понять, почему впал в немилость. Несколько раз он пытался поговорить об этом со старшим смены – Жорой Зевковичем. Но тот виновато прятал глаза и поспешно отвлекался на другие темы.