– Помнишь, что ты говорила мне тогда, на поляне, под Луной? О правилах Цивилизации и о феодализме?

– Ага.

– Потому что для меня вот это, – он махнул рукой, – выглядит как двадцать первый век до мозга его демократических костей.

– Что ж, девяносто девять процентов людей большую часть времени живет, как вы жили в двадцать первом, на этом и зиждется наша Цивилизация, мы обязаны иметь мощный культурный фундамент, уверенность в нормальности. Но над этими девяносто девятью процентами есть стахсы, вся иерархия Цивилизации, Ложа и Император, и «Гнозис», и прогибиционные законы. Но политическая структура, благодаря которой возможен двадцать первый век, – теперь уже Анжелика обвела пейзаж широким жестом, – эта структура по сути своей феодальна.

– Нельзя одновременно жить в демократии и в феодализме. Это какой-то абсурд. Они противостоят друг другу в любой мелочи, даже в языке.

– Неужели? Но ведь уже в твои времена феодализм начал надстраиваться над демократией. Не делай такое лицо. Вы знали. Чем больше власть интеллекта – а потому и денег, – тем меньше власть большинства.

– Хорошо тебя индоктринировали иезуиты. А факты – они какие?

Он оглянулся на пляжников. Волейбольный матч закончился среди криков и аплодисментов. Победители начали петь, ритмично похлопывать себя по бедрам. Проигравшие без сил падали на пляж. Сейчас же начались непристойные шуточки, швыряние песком, крики и писки девиц. Чернокожий мальчик ходил и обливал всех красным соком. От пальм его звали родители; он не обращал на них внимания. Пляжники громко смеялись.

– Глупые овечки, которых выращивают светлые пастухи с высот Кривой. Как здорово они развлекаются! Как они счастливы! Как чудесно загорелы! Как прекрасно откормлены! Придем к ним перед сном, погладим по головкам, они поластятся к ногам, улучшат наше самочувствие – и пусть продолжают безоблачно развлекаться.

– А разве не так выглядел рай демократии в твои времена?

– Демократии. Повтори это слово. А эти здесь? У них нет права голоса, нет гражданства, это не —

– Но они не хотят быть гражданами! Как стахсы, они были бы ограничены Традицией. А так они – абсолютно свободны. Цивилизация их не сдерживает. Они могут быть, кем пожелают. Делать что пожелают. Ничего не делать, если пожелают этого. Инф исполняет их мечты, инф дает им безопасность.

– И что они делают? Вылеживаются на пляжах.

– А что они делали в твои времена? Пропивали пособия в городских парках. – Она засмеялась. – Френ тот же, только леность роскошнее.

– Но тогда отчего гражданство покупается? Даже захоти они, у них не хватило бы средств.

– А как ты выделишь такое решение среди сотен других минутных капризов, исполняемых по первому слову? Как сделать так, чтобы они почувствовали, что гражданство и политика – это нечто большее, чем очередная инфовая игра?

– В такой уж культуре они воспитаны, чего ты от них ждешь?

– Да ничего! Именно это и является природным состоянием человека!

Волейболисты шлепали к мелководью. Другая группа голышей как раз входила в волны с серфинговыми досками над головами. Последние пляжники собирали с песка свой скарб; несколько спали.

Анжелика наклонилась к Адаму, потянулась над столешницей.

– Ты же это видишь, – продолжила она тише. – Достаточно на них взглянуть. Сам Прогресс недемократичен. Взгляни на Кривую: тут верх, там низ. Вселенная недемократична. Вообще у Тевье нет такой вселенной, пригодной для жизни, которая не принуждала бы френы к Совершенной Форме, не накладывала бы иерархии. Демократия противоречит законам физики. И подсознательно они это знают, они все это знают. – Она выпрямилась. – Взгляни.

Официантка успела вернуться с напитками. Поставила стаканы на стол и собиралась уже забрать поднос и отойти, когда Анжелика быстрым движением ухватила ее запястье.

Официантка – женщина, судя по пустышке, постарше Анжелики как минимум на пятнадцать лет – вздрогнула. Замойский видел, как, закусив губу, она сдерживает рефлекторное желание вырваться из захвата.

Вместо этого она наклонилась к Макферсон, вынужденно улыбаясь.

– Стахс?..

– Как тебя звать, дитя?

– Леанна, стахс.

– Леанна.

Анжелика отпустила женщину. Продолжая движение, подняла руку и провела красными ногтями по линии челюсти и уха официантки, накрутила на большой палец ее светлый локон.

– У тебя красивые волосы.

– Спасибо, стахс.

Зарумянилась ли Леанна? Замойский наблюдал с неподвижным лицом, не выдавая своей реакции.

Анжелика опустила ладонь и отвела взгляд от Леанны. Женщина распрямилась, отступила, поколебавшись, на шаг, другой, а когда Анжелика так и не подняла на нее взгляд – легонько присела перед Адамом и быстро ушла.

– Видишь? – тихо произнесла Макферсон. – Они не желают об этом помнить, но отчет себе отдают.

– Возможно, я необратимо отравлен миазмами демократии, но – во всем этом была некая нечистая жестокость.

– Унижение, ты хотел сказать.

– Да.

– А сумела бы я унизить тебя?

– Таким-то образом? Нет.

– Вот видишь! – Анжелика сделала скупой глоток коктейля. – Как думаешь, почему?

– Ладно, я понимаю, что ты имеешь в виду. Но вы могли бы выбрать —

– Нет, не понимаешь. Мы ничего не выбирали: так вышло по расчету.

– Ах. По расчету. Ну, тогда все справедливо.

Она дотронулась до него под столом ногой.

– Ну, прекращай уже.

– Я тоже вышел по расчету, – пробормотал он с горечью. – Как ты мне там пела? «Не имеет значения, внешнее по отношению к тебе, забудь»? А сейчас? Окончательная справедливость: потому что так вышло по расчету!

– В чем твои проблемы? Ты перескакиваешь с темы на тему, лишь бы цепляться, – разозлилась она. – Ону с тобой игралусь, программировалу тебя в соответствии с моделью твоего френа.

– Обманывалу?

– Не обязательно. Например, возьми Рапорты из Колодца Времени: они являются враньем?

– Ну, видишь ли, Ложа тоже в это верит, – продолжил он, оставив без внимания ее слова. – Что я представляю собой Шифр к высшим вселенным. Лестницу к UI.

Анжелика пожала плечами. Снова соскользнула шлейка ее платья.

– А черт его знает.

Он громко рассмеялся.

– Ну и с чего ты смеешься? – рявкнула она.

– Прости, но это не я, а мой рандомизатор.

Он отвернулся к океану. Солнце уже растворилось в воде на две трети, оставшаяся часть разливалась над горизонтом овальной кляксой пурпура. Пара орущих подростков носилась по пляжу, они развернулись рядом с террасой кафе, их радостные крики звучали в ушах Замойского, словно вульгарные обзывалки. Как, черт побери, можно быть настолько необычайно нормальным? Адам чувствовал во рту кислый привкус.