– Хотя у вас есть мужья, а одна из вас и сама стала мамой, вы пока маленькие девочки, – протяжно напевала Вика, растягивая слова как и Ландыш.

– Какая же ты маленькая! Вся беленькая и хрупкая как снежинка. Да. Вика? – трудно было понять, является оценка Ландыш похвалой или же проявлением жалости.

Отворилась панель отсека, куда и поместили Иву. Это был её личный жилой отсек, как сказала ей Вика. В открытом проёме возник Фиолет. Это был он и не он. Это было видение из Храма Ночной Звезды. На нём блестел и облегал его серебристый, чуть голубоватый наряд. Бороды не было, поэтому он опять напоминал лицом мальчика на пороге перехода к мужественности. Бледный, как и тогда, когда не верилось в то, что в его жилах живая красная кровь. Отличие было в одном. Его глаза встретились не с глазами Ивы, а с глазами такой же бледной и глазастой Ландыш. И только потом он устремился к Иве.

– Моя Белая Уточка, моя девочка! – прошептал он, вставая на колени перед её постелью, так как присесть ему было некуда. – Наконец-то я вижу твои осмысленные глаза. Он спрятал лицо на её груди, на белой тонкой рубашечке. Она гладила его чудесные волосы. Ландыш таращилась так, что казалась одной из диковинок, которые Ива видела в столичной витрине. Неживой девушкой из белейшей керамики, которую выставили ради показа украшений, навесив их на неё. Глаза казались стеклянными и застывшими. В них не было мыслей, но ясно читалось её безмерное удивление на то, что у окружающих её людей есть чувства, в которых ей самой отказано отчего-то. Ива, вроде бы, и не смотрела на Ландыш, но видела её и понимала одно, – Ландыш не любит того, от кого у неё родилась дочка. Иначе бы милования Ивы и Фиолета не были бы для неё неким откровением из мира, для неё полностью закрытого.

Вика встала первая и увела Ландыш. Та подчинилась, так и оставаясь в состоянии сомнамбулы.

– Ты скучал? – спросила Ива.

– Конечно, – он потёрся о неё носом. – Скоро ты начнёшь заниматься в особом нашем зале, тренировать свои несколько атрофированные мышцы. Ты даже не представляешь, как я счастлив, что сумел отплатить тебе за все твои страдания, что ты терпела из-за меня.

– Какие страдания? – удивилась Ива, – о чём ты говоришь, милый? Разве мы не были счастливы?

– Конечно, были. Но теперь ты начнёшь новую жизнь.

– Мы начнём новую жизнь.

– Мы, – повторил Фиолет.

– Почему Ландыш такая странная? – спросила Ива.

– Наверное, от того, что совсем недавно пережила роды. А теперь она волнуется за свою малышку. Ведь только представь, когда каждый день каждого из нас может стать последним. Чужой мир, а Родина там же, наверное, где и мир твоих предков, о котором ты мне рассказывала. Вроде бы, и нет его нигде. Одно дело заботиться только о собственном выживании, живёшь ли, или уже обречён сгинуть в любой последующий день, а если рядом тот, кто беспомощен и только ты его шанс на дальнейшую жизнь?

– Ты говоришь о себе?

– Мы же говорим о Ландыш.

– Чего можно опасаться в таком волшебном дворце, как тот, где мы теперь живём?

– Да чего угодно. Это же машина, Ива. Очень сложная и тончайшая машина, пусть и разумная. Все её процессы надо отслеживать ежеминутно. Для чего мы с ребятами тут и дежурим. Если и она умрёт, мы навсегда тут застрянем. Ты забыла об участи «Пересвета»?

– Ты боишься остаться тут навсегда со мною?

– Я уже нет. А другие? Они очень хотят вернуться на Родину.

Роковая пропажа

Старый Вяз вошёл в дом, где Капа возился с переодеванием в своё сложное одеяние для ритуала поминовения предков. Не любя храмовых нарядов, Капа едва не ругался. Насколько проще было магу Вязу. Нахлобучил свой обширный наряд поверх любой одежонки, закрутил на себе бесчисленные фалды, прикрепил «Око Создателя» – вот и всё. Капа же и тут хотел выглядеть изящно. Наряд ему сшили по мерке в дорогой столичной мастерской. Под него другую одежонку уже не нахлобучишь. Он и старое одеяние мага после того, как тот отправится в мир предков, выбросит. Только прикажет мастерице отпороть все камушки, не слишком ценные, но и не пустяковые. Так что он их все сочтёт, дабы не украли ни одной имитации под звёзды. Главная же ценность из ценностей – «Око Создателя». На золотой ажурной решётке великолепный бесценный чистейший алмаз в окружении нескольких более мелких и цветных алмазов. Его уникальность, его настоящая стоимость была едва ли не равной всем прочим сокровищам Храма, скрытым в подземном уровне.

Капа взглянул на Вяза и ничего не понял. Лицо Вяза имело землисто-бледный оттенок, глаза смотрели так, как будто старый ослеп. На его чёрном искристом одеянии не было «Ока Создателя».

– «Око»…. Создателя… – прошептал он, как прошипел.

– Как? Где? – удивился Капа, – где он может быть как не в твоём тайнике? – Капа решил, что Вяз окончательно обессилел и не смог сдвинуть кресло со своего места. Но Вяз загородил ему дорогу.

– Там пусто, – сказал он.

Капа бросился в Храм, пока ещё закрытый для народа. Он влетел в придел и увидел валяющееся кресло. Старый маг уронил его на бок. Или скорее бросил, поскольку спинка деревянного кресла была надломлена. Чтобы так сломать дорогое изделие, надо было грохнуть его об пол с немалой силой. Капа, холодея от страшного предчувствия, встал на колени, сунул руку в тайник. Там не было ничего, кроме пыли. Он долго возил там сначала одной рукой, потом другой. Но там было пусто.

– Это моя погибель, – тихо сказал Вяз, стоя позади. – За исчезновение из Храма Ночной Звезды «Ока Создателя» полагается смерть. За это топят в океане. И должность мага не значит ничего.

– Но… – Капа не находил слов, – это же воры, а не мы! Нам-то зачем похищать у себя самих собственную жизнь!

– Никого не будут интересовать детали. Конечно, «Око» будут искать и, скорее всего, найдут, как было не раз в других Храмах. «Око» обладает магической силой и никогда не приносит счастья похитителю. Оно неизбежно себя обнаруживает. Но мага приговаривают сразу, а вора могут искать и годами. Поэтому, чтобы тебя не тронули, я возьму вину на себя. А ты уходи сейчас. Тебя уже не оставят в Храме, осквернённым воровством «Ока Создателя». Они скажут, что вор всего лишь знак того, что служители Храма неугодны Создателю. Только затаись где-нибудь. Не вздумай прятаться на своём этаже