Вскоре нашлись свидетели того, что калеки и слепые исцелялись кровью убитого конунга; а когда, с дозволения конунга Свейна, гроб Олава выкопали из земли и открыли, тело, разумеется, оказалось нетленным. Конечно же епископ Гримкель объявил Олава святым, и гроб перенесли в церковь Святого Клемента в Нидаросе, которую двадцать лет назад выстроил сам же Олав. Чудеса множились, имя Олава обрастало легендами, слухи и истории расходились по всей Норвегии, и в конце концов все окончательно в них уверовали. Благодаря этой вере повысился авторитет церкви и норвежской королевской династии. Культ святого Олава, возникший так быстро без особых на то оснований, распространился во многие другие страны и просуществовал очень долго. Конунг Олав умер у камня возле Стикластадира; святой Олав продолжал свои труды на благо родной земли и после того, как эпоха викингов закончилась, в качестве perpetuus rex Norvegiae, вечного короля Норвегии. Глубинные перемены, происшедшие в стране, выявлялись постепенно, на протяжении столетия, но два обстоятельства стали понятны сразу: во-первых, Норвегия стала христианской страной, и, во-вторых, времена иноземных конунгов и их наместников прошли. Отправляясь в разгар зимы в свое последнее путешествие, навстречу гибели, Олав оставил при дворе Ярослава малолетнего сына Магнуса. Матерью Магнуса была Альвхильд, frilla конунга, а имя, по преданию, ему дал скальд Сигват в честь Карла Великого (Karla-Magnus). К этому мальчику теперь были обращены все надежды норвежских патриотов, задумавших сделать его наследником Олава. Тем временем объявился другой претендент, назвавшийся сыном Олава сына Трюггви. Он приплыл в Норвегию из Англии в 1033 г.; источники именуют его самозванцем, сыном священника, и сам он весьма напоминает сказочного героя. В сражении, оказавшемся для него роковым, он бросал копья обеими руками сразу, приговаривая: «Так учил меня мой отец служить мессу!» Если этот персонаж не полностью выдуман, он тогда погиб. Норвежские посланцы отправились к Ярославу, привезли Магнуса сына Олава в Норвегию и провозгласили его конунгом. Авторитет датской династии стремительно падал, и осенью Свейн бежал в Данию к своему брату Хардакнуту. А еще через пару месяцев, 12 ноября в Англии умер конунг Кнут. Его похоронили в Винчестере. Для Норвегии смерть могущественного правителя, чей флот полностью контролировал Северное море, Скагеррак и Каттегат, Зунд и юг Балтики, повелителя нескольких народов, оказалась большой удачей. Свейн вскоре тоже умер, Хардакнут, отстаивавший датские интересы в Норвегии, не мог покинуть Данию, поэтому в Англии стал править его сводный брат Харальд – сначала как наместник, впоследствии как король. Англо-скандинавская империя (если признать ее существование) распалась, а беспорядочная жизнь и ранние смерти сыновей Кнута с неизбежностью привели к тому, что англо-датское королевство разделило ее участь. Эпоха викингов заканчивалась, но последним ее раскатам еще предстояло отгреметь.

Эпоха викингов подходила к концу и завершилась в силу, казалось бы, случайного и рокового стечения обстоятельств в 1066–1070 гг. Многое изменилось к началу 1030-х гг., отмеченных двумя смертями: гибелью Олава сына Харальда, конунга и святого, perpetuus rex Norvegiae, павшего в битве при Стикластадире, и смертью Кнута Великого, или Могучего, или Старого, rex totius Angliae et Dennemarchiae et Norregiae et partis Suavorum, умершего в Англии от болезни. Происшедшие перемены затронули все стороны жизни, в первую очередь – религию и принципы верховной власти, но стали полностью очевидны лишь после трагической кульминации 1066 г. – гибели норвежского конунга Харальда Сурового у Стемфордского моста и нормандского завоевания Англии. В период 1030–1070 гг. границы викингского мира неуклонно сужались, его могущество таяло, внутренняя мощь иссякала, но все это можно увидеть, наверное, только задним числом. Интересам норвежцев в Ирландии был нанесен серьезный урон, когда в 1052 г. Диармайд Лейнстерский захватил дублинское королевство. Однако подобные неудачи случались и ранее, а потом все вставало на свои места. Со смертью Ярослава в 1054 г. Киевская Русь окончательно утратила связи с севером, но те, кто умел видеть, уже давно признавали это как свершившийся факт. Самый могущественный, мудрый и великодушный из ярлов Оркнейских островов – ярл Торфинн, серьезно расширивший свои владения, умер в 1065 г. к удовольствию шотландского короля Малькольма Канморе, что ж, Оркнейские, Шетландские острова и Мэн не раз переходили из рук в руки. Йомсборг-Волин был разрушен в начале 1040-х гг. – так его сжигали и прежде и почему бы ему вновь не восстать из пепла? Хедебю разграбили и сожгли в 1050 г., но вскоре к северу от фьорда Шлее вырос другой торговый центр. Города гибли или приходили в упадок, и всякий раз взамен них строились новые. По прошествии тридцати лет прекратились плавания в Виноградную страну, но с точки зрения торговли они мало что давали, а попытки заселить эту землю закончились ничем. Зато Гренландия и Исландия вполне процветали, хотя в Гренландии периодически возникали проблемы с водой, а в Исландии случались голодные годы; и разве плавание «просвещенного правителя Норвегии» Харальда Сурового в Ледовое море не доказало, что былой дух предприимчивости и авантюризма в норвежцах по-прежнему жив. Путешествие оказалось не слишком удачным. «Когда корабль пересек просторы Северного Океана, глазам людей предстали темные пределы у края мира, и, повернув назад, конунг едва избегнул зияющей бездны»[189]. Тем не менее это деяние конунга не осталось незамеченным.

Для большинства скандинавов ни одно из этих событий не было доказательством того, что старые времена уходят и им на смену является нечто новое. Люди продолжали заниматься своими делами: ровно так, как они занимались этим и в легендарном VI в., и в сияющий полдень викингской эпохи. Земли обрабатывали с таким же старанием и любовью. На равнинах Дании, в норвежских высокогорных долинах и на расчищенных от леса полях в Швеции год от года наливались колосья и вырастала свежая густая трава. Повсюду – от Аландских островов до западной оконечности Гренландского архипелага, включая и Скандинавский полуостров, – люди выгоняли овец на горные пастбища – сетеры и хейди – и возвращались домой, когда начинались первые осенние заморозки. На севере норвежцы и шведы соперничали за пастбища с пестро одетыми номадами и их кочующими стадами; в Исландии бонды осваивали все большие территории, и зеленая трава покрывала прежние пустоши. Исландцам и гренландцам приходилось тщательно отбирать животных, которые могли пережить зиму, – остальную скотину резали в сентябре. Нам их домашний скот показался бы очень мелким: жилистые овцы, пятнистые неуклюжие коровы и быки. Они давали меньше молока и мяса, но зато хозяин без труда перевозил их с места на место, если отправлялся в долгое странствие или решал переселиться в новые земли. Коней, как правило, осенью не убивали: эти мудрые животные умели находить себе пищу и погибали лишь в самые суровые зимы[190]. За два с половиной столетия, с 750 г. по 1100 г. в жизни тех, кто был связан с землей, мало что изменилось – бонды не признавали всяческих новшеств. Властители приходили и уходили: некоторые правили хорошо, другие – не очень; если требовалось, человек мог взять оружие и сражаться за них или против них – смотря по обстоятельствам. Норвежские бонды, изгнавшие, а потом убившие конунга Олава, с радостью признали его святым. Английские кэрлы, в том числе обитатели Данело, шли за королем Эдуардом, как прежде шли за Кнутом. Даны в Дании повиновались Хардакнуту, потом норвежскому Магнусу, потом Свейну Эстридсену или Харальду Суровому. Конечно, в жизнь вошла новая религия, а вскоре после того мудрые люди записали законы, несомненно очень важные, в особенности для конунгов, ярлов и епископов, но едва ли настолько принципиальные для скотовода, косившего свой луг где-нибудь в Гудбрансдале или Боргарфьорде, для рыбака, тащившего свои сети у Лофотенских островов или у берегов Ютландии, и охотника, замерзшими пальцами сжимавшего гарпун или расставлявшего силки в диких краях – будь то воды Ботнического залива или побережья моря Баффина. Торговцы по-прежнему везли товар морем через Балтику, Зунд и Каттегат и на ночь ложились в дрейф в шхерах западной Норвегии либо направляли свои груженые корабли на юг и юго-запад – к берегам Фризии, Франции или Британских островов. Перекупщики навьючивали доставленное добро на лошадей и отправлялись в долгий путь по фьордам и горным тропам. Ремесленники странствовали по городам, усадьбам, хуторам и деревням, продавая или обменивая свои изделия: котлы, светильники, фибулы предназначались для женщин; инструменты, оружие, кубки – для мужчин. Рынок сбыта постепенно расширялся.