— Пациент полностью недоступен для общения.

— Это окончательный вердикт?

— Боюсь, что да. Дальнейшее покажет время, но хотел бы выразить сомнение, что мы дождёмся каких-либо положительных изменений.

— Всё так безнадёжно?

— Видите ли, герр Стоун... — Шмидт заложил руки за спину и неспешным, отработанно увесистым шагом прошёлся по комнате, живо напомнив мне одного университетского лектора. — Он может попросту не дожить до улучшений.

— Что вы имеете в виду?

— Буквально несколько часов назад у него случился, ээээ... Назовём это приступом. Остановка дыхания, нарушение сердечной деятельности, словно организму был отдан приказ прекратить своё существование. К счастью, реанимационная бригада была как раз в операционной, и всё прошло удачно. Пациент снова начал дышать. Но нет никакой гарантии, что подобное не повторится. Как мне рассказал один из врачей, возвращавших это создание к жизни, ему показалось, что сердце начало биться не сразу, а... Оно словно бы училось выполнять свою работу. Училось заново, понимаете? Это звучит глупо, я знаю, можете не принимать во внимание.

Вовсе не глупо. Моё сердце тоже было недалеко от того, чтобы остановиться, потому что начало забывать, как и зачем нужно биться в груди. Неужели, с герром Холле случилось то же самое, что и со мной? В любом случае, мне, определённо, повезло больше: я выкарабкался. С помощью невесть кого.

— Можно взглянуть на него?

— Ради бога, герр Стоун. Он всё равно сейчас почти что в вакууме.

Это точно. Глаза не следят за движением света и теней, веки полузакрыты, голова безвольно откинута на подголовник, наверное, кем-то из врачей или медбратьев, усаживающих пациента в кресло. Кисти рук уложены на колени заботливо, но сразу видно, что не самим человеком, а кем-то посторонним. Датчик мозговой активности, индикатор ритма сердечных сокращений, капельница с питательным раствором... Овощ, значит? А что творится у него под кожурой?

Я положил свою ладонь поверх правой ладони Матиаса. Сплёл свои пальцы с заметно похолодевшими с прошлого раза и теперь уже лишёнными силы пальцами резчика. О чём ты думаешь, парень?

Хммммм...

С первого раза пробиться не удалось, со второго тоже, уж больно бледными чернилами была написана бесконечная строчка в сознании Матиаса.

«Ничего нет... Ничего нет... Ничего нет...»

Знакомая картинка. И несомненно, почерк того же человека, который пытался почистить моё сознание. В те же минуты или после? Вполне возможно, что сначала он закончил со мной, вернее, решил, что закончил, а потом взялся за резчика. А может быть, мы оба одновременно попали под действие этого своеобразного... Ну да, излучателя. Вот только что именно он излучал?

Постороннего вмешательства не было, могу сказать совершенно уверенно. Я был настолько погружён в свои мысли, что сразу заметил бы попытку проникновения извне. В тот момент я думал о том, что выполнил просьбу До, и всё закончилось...

Ага. Как раз на этом моменте меня и накрыло волной, у которой не было определённого содержания, зато силы имелось с избытком. А дальше мои мысли понеслись вскачь, но уже по строго заданной тропе. По направлению к окончанию всего и вся. Неужели, во всём виновато моё собственное воображение? Ведь если бы я подумал о чём-то другом, приятном, хорошем или просто менее субъективном, ничего бы не случилось? М-да. Проверить невозможно. К тому же, герр Холле попался в ту же ловушку, а он вряд ли мог думать о финале. Или...

Мог. Те несколько секунд после моего удара, пока сознание ещё не померкло, в голове резчика вполне могло проскочить что-то вроде «всё кончено» или «всё пропало». Но тогда он не умер, потому что потерял сознание? Да, похоже, нокаут спас его жизнь, но не память, и как только мозговая деятельность заявила о себе, процесс уничтожения, кем-то запущенный и временно отложенный обмороком, вновь активизировался.

«Ничего нет... Ничего нет... Ничего нет...»

Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум.

А ведь он думает в том же ритме, что бьётся его сердце. Как сказал доктор Шмидт? В процессе реанимации кому-то из врачей показалось, что пациент учится жить заново? Так оно и есть. Сердце удалось запустить, а вот всё остальное... Его зрение и слух наверняка в норме, но он не слышит и не видит. Это даже не кома, в коме человек продолжает мыслить, это... Да, пожалуй, доктор подобрал правильное слово.

Вакуум. Пустота. Отсутствие чего бы то ни было. За то время, пока Матиас был без сознания, он забыл, что значит осязать, обонять, видеть и прочими способами общаться с миром. Можно ли вернуть его обратно? Можно ли проткнуть этот вакуумный пузырь? Не знаю. Это и выглядит страшно, а если вдуматься в ситуацию, она становится во сто крат страшней. Новая разработка военных? Оружие, уничтожающее любого человека со стопроцентной гарантией? Не может быть. Если мои фантазии хоть краешком касаются истинного положения дел, пора...

Бежать. Подальше. Так далеко, как только смогу. Если успею. Но сначала надо проконсультироваться со специалистом.

— Да, похоже, положение безнадёжное. Очень жаль.

— А стоит ли его жалеть? — Доктор Шмидт с некоторой брезгливостью посмотрел на овощеподобного резчика. — Если он убийца, можно считать это карой Господней. Он ведь убийца?

— Вне всякого сомнения. Скажите, Макс Лювиг сейчас у себя в палате?

— Хотите поговорить с ним?

— Да. Раз уж я всё равно здесь.

— Он рисует. — Очки вновь покинули карман и примостились на длинном тонком носу доктора. — В парке. Вас проводить?

— Спасибо, я знаю дорогу.

Усадьбу Доннерталь, в начале прошлого века перестроенную под клинику, окружал самый настоящий парк, способный посоперничать с дворцовыми ансамблями размерами и разнообразностью растений и массой прочих достоинств, но только не ухоженностью. Нет, дорожки были тщательно вычищены и регулярно досыпались свежим речным песком, старая и больная древесная поросль своевременно вырубались, а розы укрывали к каждой зиме, то есть, обычные садовые работы велись неукоснительно и с истинно немецкой точностью. Зато всё остальное... Или правильнее сказать, оставшееся?

Необыкновенная атмосфера. Газоны с разновысокой травой, создающие впечатления самосева. Клумбы, окаймлённые неровно обтёсанными камнями. Мшистые подножия столетних дубов и плющ, медленно, но целеустремлённо перебирающийся с одной ажурной арки на другую. Гирлянды прудов с обманчиво топкими берегами. Тишина и покой, но не запустения, а дремоты: умиротворённый лик прилёгшей немного отдохнуть природы, чей сон способно нарушить только одно создание. Человек. Если не научится существовать в гармонии с миром также хорошо, как это делает, например Макс.

Не знаю, с собаками его по вечерам ищут санитары или на моего приятеля давным-давно повесили радио-маячок, но отыскать бывшего доктора Лювига на просторах Доннерталя может далеко не каждый. Я могу это сделать только потому, что Макс некогда сам показывал мне свои любимые закоулки парка. Вот и сейчас он располагался в компании этюдника и корзины для пикника в одном из таких уединённых местечек, спрятавшись за начинающей желтеть ивовой изгородью.