проклятые волосы, но я не в состоянии даже залезть в чертову ванну. Все это совершенно иррационально, но потому мы и боимся: это страх. Он не уйдет, если просто захотеть, и, черт, как бы сильно я тебя ни любил… Я прыгну ради тебя в воду, если придется, но сам утону из-за парализующей паники, вместо того чтобы спасти тебя. Поэтому прошу тебя не пробовать. – Седрик ненадолго замолкает, глядя на меня. – Страх от этого не пройдет, но все равно, если можешь, скажи мне, чего ты боишься, – шепчет он наконец.

Мне нужно много времени. Очень много. Кажется, придется написать ему роман, чтобы все объяснить, чтобы он понял, что происходит у меня внутри и почему ему не стоит быть здесь, каким бы успокаивающим, волнительным, утешающим и болезненным ни было его присутствие.

Однако в итоге все это довольно легко вмещается в несколько слов.

– Я тебя люблю. Но я могу тебе навредить.

СЕДРИК

Холод ползет вниз по спине и пробирает до костей, и я рад, что могу согреть Билли в своих объятиях.

В памяти всплывает образ Люка, и я замечаю, с какой легкостью теперь о нем вспоминаю. Такое впечатление, будто нашу разорванную связь наконец починили, и сейчас она, пусть и с перебоями, но вновь заработала. Вероятно, друг правда шлет мне сигналы оттуда, где он сейчас, просто потому что всегда знал: я вечно порчу эмоциональные разговоры.

– Беда не приходит одна, – подумал я однажды вслух и записал как строчку или название песни.

«Несчастья охотятся стаями».

Люк сел рядом со мной и сказал, что несчастье всегда очень относительно и лишь много времени спустя можно – если вообще можно – судить о том, было ли несчастье действительно несчастьем или предотвратило нечто более серьезное.

– Круто, – сказал я, – теперь я могу сказать «спасибо» своей депрессии.

– Ага. Кто знает, каким высокомерным ублюдком ты бы стал без нее.

– Ты прав. Исходя из моей внешности. Характер у меня был бы эпично хреновым.

Подхватив блокнот, я ушел из гостиной на кухню, там положил блокнот на стол и написал: «Страданию нужна компания». Для песни про несчастья, если я когда-нибудь ее напишу.

– С Тристаном происходило то же самое, – глухо произносит Билли. Голос звучит так, словно она напилась, настолько она вымотана, и мне много чего хотелось бы, но сильнее всего – уложить ее в теплую постель. – Я ему нравилась. Он хотел мне помочь. А теперь?

– Тристан психопат, – вырывается у меня, и я тут же готов дать самому себе по лицу. Где Сойер, когда он так нужен?

Черт. Он же обыскивает вокзал и паромные переправы, а к этому моменту, наверно, уже и аэропорт, и весь остальной город.

Билли начинает дрожать в кольце моих рук.

– Эй. Это не имеет к тебе никакого отношения, слышишь? Мне не доставляет удовольствия тебе об этом говорить, но твое понимание человеческой природы полностью отказало в случае с этим типом.

– Раньше он был другим, – шепчет она. – До меня. Это я сделала его таким, какой он сейчас.

– Сомневаюсь. Вот что я тебе скажу, Билли.

Я с невероятным трудом отрываю от нее руки и отклоняюсь, причем это никак не связано с холодным ветром, который треплет мою футболку.

– Ты не доверяешь мне любить тебя? – спрашиваю я, стараясь добавить в голос раздражения, а не чистой паники из-за страха ее потерять. – Думаешь, что я сломаюсь, потому что ты не совсем здорова? Потому что у тебя есть шрамы, которые я сначала не увидел? Прости, что я их не заметил. Я должен был заметить.

Она обхватывает себя руками, и моя уверенность дает трещину. Если бы сейчас я снова ее обнял и просто повел к машине, она бы не стала сопротивляться.

Но это будет не то же самое, что ее собственное решение.

– То, что с тобой случилось – сегодня, раньше, когда угодно, – не вылечить за два-три визита к врачу. Я знаю, что это значит, знаю лучше, чем кто-либо. А еще я знаю, что хочу пройти с тобой этот путь, как можно ближе к тебе или на расстоянии сотни миль, если тебе понадобится расстояние в сотню миль. Пусть так. Я верю, что смогу. У меня бывают депрессии, но я же не из стекла, которое может в любой момент разбиться. Не хочу показаться высокомерным, Билли, но я пережил много чего похуже, чем подружка, ворующая всякую дребедень.

Поднявшись на ноги, делаю два шага назад и переступаю линию, которую нарисовал на песке. Зонт.

– Зонтик был тупой идеей. – У меня такое ощущение, что она с самого начала это знала. Согласилась ради меня, но знала, что это бред – защищаться от того, кого любишь. Такого варианта просто не существует.

– Мне не нужна защита от тебя. Мне нужно все. – У меня вырывается почти горький смех, потому что я осознаю это так ясно и все же так долго этого не замечал. – Ты даже представить себе не можешь, как я с тобой счастлив. И это дает тебе полное право тянуть меня за собой. Плевать, насколько глубоко. Если опустишься на самое дно – возьми меня с собой!

Билли зарывается пальцами в песок, словно иначе ее унесет ветром. Он сдувает волосы с ее лица.

– Подумай, чего ты хочешь. Решение за тобой. Не перекладывай его на меня или на мою выносливость. Я грозовой парень, я много чего могу вытерпеть. А сейчас я пройдусь немного вниз по пляжу и не стану врать: буду надеяться, что ты придешь ко мне. Тебе решать, что мы будем делать потом. Бегство – это тоже выход. Но если можешь – если хочешь, позволь мне пойти с тобой.

Она практически не реагирует, не уверен, поняла ли она вообще хоть что-то из-за шума ветра. Лишь на мгновение взглянув на меня, она беззвучно произносит губами слова, которые могут означать как «Просто уйди», так и «Не уходи».

– Если ты хочешь уехать… уехать от меня, то… – Нет, то – это не нормально. – То я справлюсь.

Пожав плечами, я запрещаю себе ждать дольше, разворачиваюсь и направляюсь к воде, которая внезапно кажется безумно далекой. Вокруг больше никого, только корабли в чернильно-черном море и несколько восходящих звезд на небе, мрачном, но бледном, как будто темно-синий цвет от страха сошел с его лица.

Через несколько минут я первый раз бросаю взгляд через плечо.

Там никого.

Там больше никого