Она повернулась к полковнику Шредеру:

– Мне приходилось слышать, что эти черные умеют обращаться с животными. Вы с этим согласны, полковник?

– Да, мадам. Они ведь и сами животные, так что между ними и домашними и дикими тварями, похоже, существует некая взаимосвязь. – Шредер кивнул и неторопливо оглядел Эболи. – Физически он прекрасный образец, но, конечно, не стоит искать в нем особого ума. Так что поздравляю вас с приобретением.

– Потом, наверное, можно будет скрестить его с Сакииной, – задумчиво произнесла Катинка.

Девушка-рабыня не шелохнулась, но она стояла к Катинке спиной, ее лица не было видно.

– Забавно будет посмотреть, что получится от смешения черной крови с золотистой.

– Да, весьма интересно, – кивнул Шредер. – Но вы не боитесь, что он может сбежать? Я видел, как он дрался на палубе корабля, и вообще, он ведь свирепый дикарь. Пожалуй, ножные кандалы стали бы для него самым подходящим нарядом, по крайней мере пока он не станет совершенно покорным.

– Не думаю, что придется причинять ему такие страдания, – возразила Катинка. – Я имела возможность наблюдать за ним в то время, когда была в плену. Он вроде преданного пса служил тому пирату Кортни, а еще более усердно – его отродью. Уверена, он ни за что не попытается сбежать, пока кто-то из них остается живым в тюрьме замка. Конечно, его будут на ночь запирать вместе с остальными, но в рабочее время пусть ходит свободно и исполняет свои обязанности.

– Безусловно, вам виднее, мадам. Но я бы сам ни за что не стал доверять такой твари, – предостерег ее Шредер.

Катинка снова повернулась к Сакиине:

– Я уже договорилась с губернатором Клейнхансом, что Фредрикус обучит Эболи своей работе. «Стандвастигхейд» еще дней десять простоит здесь. Времени достаточно. Пошли за ним сейчас же.

Сакиина присела в изящном по-восточному реверансе.

– Как прикажет мистрис, – ответила она и кивком велела Эболи идти за ней.

Она шла впереди Эболи по дорожке к конюшням, где Фредрикус ставил экипаж. Ее походка и осанка напомнили Эболи о юных девочках его родного племени. Их с детства обучали матери, заставляя носить на головах кувшины с водой. Спины девушек становились прямыми, они словно скользили над землей, как и эта азиатка.

– Твой брат Алтуда шлет тебе сердечный привет. Говорит, ты по-прежнему его тигровая орхидея.

Сакиина остановилась так резко, что шедший следом за ней Эболи едва не налетел на нее. Девушка стала похожа на сахарного медоноса, вдруг прервавшего полет и резко опустившегося на цветок протеи. Когда же она снова тронулась с места, Эболи заметил легкую дрожь в ее теле.

– Ты видел моего брата? – спросила она наконец, не оборачиваясь.

– Я ни разу не видел его лица, но мы разговаривали через дверь его камеры. Он сказал, что вашу мать звали Ашрет и что нефрит, который ты носишь, был подарен твоей матери твоим отцом в тот день, когда ты родилась. Он сказал, что, если я передам тебе все это, ты поймешь, что я его друг.

– Если он доверял тебе, то и я тебе доверяю. И тоже буду тебе другом, Эболи, – согласилась Сакиина.

– А я буду другом тебе, – негромко произнес Эболи.

– О, скажи мне, как там Алтуда? Он здоров? – попросила девушка. – Его избили? Его отдавали Неторопливому Яну?

– Алтуда недоумевает. Им никто до сих пор не занимался. Он провел в подземной тюрьме уже целых четыре месяца, и они не причинили ему вреда.

– Благодарю за это Аллаха!

Сакиина наконец обернулась и улыбнулась Эболи; ее лицо было таким же чудесным, как тигровая орхидея, с которой ее сравнивал Алтуда.

– Я могла немного повлиять на губернатора Клейнханса. И я сумела убедить его отложить суд над моим братом. Но теперь он уезжает, и я не знаю, что будет делать новый. Мой бедный Алтуда, он такой молодой и такой храбрый! Если его отдадут Неторопливому Яну, мое сердце умрет вместе с ним, так же медленно и так же тяжко…

– Есть человек, которого я люблю так же, как ты любишь брата, – негромко сказал Эболи. – И они оба сидят в одной темнице.

– Думаю, я знаю, о ком ты говоришь. Не его ли я видела в тот день, когда вас свели на берег в цепях и провели через парадный плац? Он прямой и гордый, как принц?

– Да, это он. И, как твой брат, он достоин свободы.

Сакиина снова слегка запнулась на ходу, но тут же скользнула дальше.

– О чем ты, Эболи, друг мой?

– Мы с тобой вместе. Мы можем постараться освободить их.

– Разве это возможно? – прошептала она.

– Алтуда уже сбежал однажды. Он разорвал путы и умчался, как сокол… – Эболи посмотрел вверх, на ослепительно синее африканское небо. – С нашей помощью он может опять вырваться на свободу, и Гандвана вместе с ним.

Они подошли к конюшням. Фредрикус взобрался на кучерское сиденье кареты и сверху вниз бросил взгляд на Эболи. Его губы раздвинулись, обнажая пожелтевшие от жевательного табака зубы.

– Как это черная обезьяна сможет управлять моей каретой и моей чудесной шестеркой? – поинтересовался он, глядя в пустоту.

– Фредрикус – враг. Не доверяй ему… – Губы Сакиины едва шевелились, когда она предостерегала Эболи. – Никому не доверяй в этом доме, пока мы не сможем снова поговорить.

Вместе с домашними рабами и большей частью мебели в резиденции Катинка купила у Клейнханса и всех лошадей его упряжки, и содержимое кладовых. Она написала для него распоряжение своим банкирам в Амстердаме. Сумма оказалась немалой, но Катинка прекрасно знала, что отец одобрит любые ее расходы.

Самой прекрасной из всех лошадей оказалась гнедая кобыла с сильными стройными ногами и изумительно очерченной головой. Катинка была отличной наездницей, но она не испытывала никаких чувств и тем более любви к животным, на которых сидела, и ее изящные белые руки были сильными и безжалостными. Она пользовалась испанским мундштуком, калечившим рот кобылы, и не жалела хлыста. Когда она загоняла очередное животное, она всегда могла купить другое.

Несмотря на все свои недостатки, Катинка была бесстрашна и любила бешеную скачку. Когда кобыла под ней танцевала и вскидывала голову от боли, Катинка твердо сидела в седле и выглядела ошеломительно элегантной. И теперь она гнала лошадь во всю ее силу, летя по крутой тропе и безжалостно избивая животное, когда оно сбивалось с шага или когда Катинке казалось, что лошадь готова отказаться перепрыгнуть через упавшее дерево, загородившее дорогу.

Лошадь уже взмокла от пота, как будто переплыла через реку. С ее губ падали хлопья пены, которая порозовела от крови на краях железного мундштука. Пена летела назад, на сапожки и юбку Катинки, но Катинка лишь возбужденно смеялась, несясь галопом к седловине горы. Она оглянулась через плечо. Шредер отстал корпусов на пятьдесят, если не больше; он добрался сюда другой дорогой, чтобы встретиться с Катинкой тайно. Его черный мерин тяжело дышал под тяжестью полковника, и, хотя Шредер тоже не жалел хлыста, его скакун не мог угнаться за кобылой.