Смерть Татьяны Викторовны вывела Зою из оцепенения, которое она принимала за покой. Она не могла ни читать, ни работать. Работать в больнице, при длинном, в общем-то пустом, ничем не занятом дне, вообще не удавалось, и желтая брошюра недвижно валялась в тумбочке с того дня, как ее принес Леонид Сергеевич.

Без сна, без дела лежала Зоя с горьким чувством бесплодной потери отпущенного ей времени. Надо было отправляться домой, к своей настоящей жизни, потому что каждый ее день теперь приобретал особую ценность.

За столиком дежурной сестры что-то писала незнакомая девушка с марлевой башенкой на голове.

— Софья Михайловна уже ушла?

— Я не вашего потока, — непонятно ответила девушка.

Тогда Зоя прошла в конец коридора, туда, где помещалась буфетная и выход на лестничную площадку с установленным на ней телефоном-автоматом.

Женщина в коротком бесцветном халате, из-под которого свисала рубашка, радостно кричала в телефонную трубку:

— Шубу не надо. Синее пальто принеси. Сапоги кожаные. Ну, все равно. Юбку с блузкой. Да пораньше, к одиннадцати. Смотри не наберись раньше времени… Ну жду… Ну целую…

Она отошла от телефона с ошалело-счастливыми глазами. На площадке толпились ходячие больные из мужского отделения. Они выползали сюда покурить, поговорить по телефону, встречали здесь посетителей. Этот подъезд считался черным ходом и почти не охранялся. Зоя села на скамейку у стены над лестничным пролетом. Сегодня ей особенно хотелось ощущать свою причастность к жизни. На лестнице пахло больничным обедом, но когда внизу открывали дверь, то вверх тянуло острым уличным воздухом, горьковатым дымком поздней осени.

Сидя у самого краешка скамьи, Зоя увидела своего мужа.

Наверное, он давно пользовался этим ходом, чтобы не стоять в очереди на вешалке и не подвергаться формальностям с пропуском.

На первом пролете он снял пальто, скрутил его, сунул в кошелку, откуда предварительно вытащил халат, и поднимался дальше, уже оснащенный как положено.

Зоя не хотела, чтобы он шел в палату. Она, как всегда, старалась уберечь его от тягостных впечатлений. И потом, Леонид еще не видел, как она ходит. Зоя готовилась удивить и обрадовать мужа. Она поднялась, ухватилась рукой за перила лестничной площадки и отставила костыли, чтобы их совсем не было видно.

Стоило Леониду поднять глаза, он сразу заметил бы жену. Но он смотрел себе под ноги. Несвойственное ему устало-брюзгливое выражение оттянуло книзу уголки губ. Зое показалось даже, что он стал ниже ростом, и она тут же подумала о себе, о своей искалеченной ноге, о седеющих волосах.

Она решила пойти ему навстречу, но еще не приспособилась прилаживать костыли, и какой-то паренек помог ей пристроить их как следует. В этой суете прошли секунды, и она потеряла Леонида Сергеевича из виду. Сперва Зоя решила, что он уже прошел в коридор, потом увидела свои кошелки, составленные на полу, а Леонида у телефона-автомата. Куда он хотел звонить? На службу — поздно. Домой Сереже?

Двухкопеечные монетки были, видимо, приготовлены заранее. Он их вынул из кармана пиджака, несколько штук. Набрал номер. Зоя видела его напряженное ожиданием лицо. В трубке громко щелкнуло. Ответили. Почему же он ничего не говорит? Лицо его было по-прежнему ожидающим, но посветлело, стало почти счастливым, глаза утвердительно моргали каждый раз, как кто-то откликался: «Слушаю… Слушаю…» Когда раздались короткие гудки отбоя, он не сразу повесил трубку.

Потом Леонид Сергеевич взял кошелки и так же, ни на кого не глядя, пошел к жене исполнять свой долг.

…Ничего не придумано нового. Точно так в далекие годы он звонил Зое и молча дышал в трубку, набираясь, как потом объяснял, силы и бодрости.

Когда Зоя вошла в палату, Леонид Сергеевич выкладывал продукты на тумбочку. Он уже отдал дань скорби, связанной с пустующей койкой Татьяны Викторовны, но также ощутил, что все вокруг самым естественным образом продолжали свою обыденную жизнь, и понял, что здесь это так и надо.

— А ты уже совсем хорошо ходишь! Зоенька, ну просто молодцом! А ну, пройди, я посмотрю, только не торопись…

Он излучал радость. Зная его лучше всех, Зоя уловила бы фальшь и неискренность. Но их не было. Он не притворялся.

— Вот по этому случаю апельсинные дольки, твои любимые. Творог, буфетчица сказала, очень свежий…

— Все забери обратно, — она не глядела на него, — завтра я вернусь домой.

— Домой? Тебя уже выписывают?

— Выпишут.

— А как с Сережей? Может быть, его не отправлять завтра в школу?

— Прошу тебя, не делай из моего возвращения событие. И никого не оповещай.

Сейчас ей больше всего хотелось, чтобы он перестал улыбаться. Даже если ему действительно приятно, что она будет дома и прекратятся его ежедневные паломничества в больницу.

В коридор Зоя вышла вместе с ним. Костыли надо было направлять четко, вперед, как бы это ни выглядело со стороны. Леонид Сергеевич почувствовал ее настроение, и у него хватило такта не выражать больше ни одобрения, ни восторга.

Он еще должен был узнать правду:

— Тут подозревали насчет меня какую-то ерунду. И тебе, конечно, сказали.

Она внимательно следила за тем, чтобы правильно ставить ногу.

— Ничего этого не было. И не могло быть. Ну, ступай…

Зоя повернулась слишком резко, едва не вылетел костыль. Она заплакала от досады за свою неловкость. А Леонид стоял посреди коридора, не видя, что он загораживает проход каталке, на которой везут больного. Большой ребенок. Все чувства наружу. Так и не стал мужчиной, твердо шагающим по жизни.

Слезы застилали ей глаза. Зоя отвернулась и прижалась ближе к стене, пропуская санитара. Леонида просто столкнули с дороги. Он хотел снова подойти к жене, но Зоя крикнула сорвавшимся голосом:

— Ну, уйди же!

Тогда Леонид Сергеевич побежал по коридору, растерянный, нелепый с этими неподходящими ему кошелками.

Вход в палату загораживала каталка с новой больной. Санитар никак не мог открыть шпингалет и распахнуть вторую створку.

— Вы его снизу, снизу поддевайте, — учила женщина, сидящая на каталке, — это же простая вещь.

Она попыталась приподняться, но, почувствовав неустойчивость и, вероятно, боль, охнула и закрыла глаза.

Дверь наконец поддалась. Когда Зоя добралась до своей койки, женщина уже лежала. Обе ноги у нее были в белых гипсовых сапожках.

— Это что же за больница — потолок сводчатый, окна небольшие…

— Старинное здание, — отозвалась Галина, — вы раньше здесь никогда не были?

— Сроду в больнице не лежала. Строили мы их, но совсем другие. И потолок протекает. Что они, крышу перекрыть не могут?

Вот так всегда начинается с того, что видишь пятна на потолке.

Женщина вся была какая-то обветренная, запыленная. Трудно определить, сколько