– …А в Каганове тогда купцы жили, – продолжил свое Гупало. – За людьми приезжали. Им начальство пригоняло с каждого села по сколько поймают за неделю; партию составят, расплотятся и ведут до Царегородского шляха, а оттудова за границу.

Они курили по второй, выйдя из милицейского рафика, что стоял на свободном от растительности глиноземном укате в ожидании старухи Асташевой; ее должны были подвезти из дому на телеге.

Вечером тело Стецька было выкуплено у сторожей за две бутылки польской водки и сторублевую ассигнацию; упаковано в припасенную следователем Александром Ивановичем полиэтиленовую пленку; вынесено из пределов институтского анатомического театра; и, погруженное в кузов грузовика, сотрясаясь и перекатываясь – ибо дядька Гупало не придерживал племянника с достаточною решительностью, – позднею ночью добралось, наконец, до густого ольшаника, увидя который, Титаренко опомнился и затормозил.

Купцы поклонялись своему божку по имени Аба и, чтобы им угодить, прибывшие по делам в Кагановскую факторию ротились: «Спаси, Аба!» – из чего и пошло московское слово «спасибо». В Великороссии оно задержалось, но принявшие истинную веру слобожане, помня, о каком «спасибе» идет речь, стали говорить «дякую».

– Вы, дядько, сторожам что-то дорого передали, – ухмыльнувшись на гупаловские заметки по истории Древней Руси, закурил третью следователь Александр Иванович. – Они вам за это и подякуют, и спасибо скажут.

Он был и вправду обеспокоен неосторожною щедростью, проявление которой заставит скучающих трупоохранников обсуждать свою сделку еще и еще, сравнивая выманенную у дураков «Выборовую» с любым другим вином, выпитым в последующие дни.

– То батюшка принес; усе с нашего села, как я сказал, что оно вже не так будет , через него передали на поминки, – махнул невидимою рукою Гупало; папироса его сронила пепел и от этого прибавила в яркости.

Дурнотная смерчевая легкость не давала Титаренке упасть. Но замедлись в нем это спиральное кружение и потяжелей его голова на единственный золотник, он бы тут же и рухнул, провалясь сам в себя, точно паяц, изображающий куклу-петрушку, покинутую кукловодом. Последний вес задерживался в ступнях, да и тот стремился скататься в атом – и дойти до полного уничтожения. Титаренко вернулся в кабину, приложил стопы к педалям, а тыльною поверхностью кистей уперся в баранку.

И сразу ему пробарабанили косточкою в стойку лобового стекла и предупредили, что, мол, едут; едут на длинной грузовой, или, как прежде говорили – навозной телеге, запряженной рыже-чалою кобылою с коровьим поставом.

Возница в клеенчатой плащ-палатке, потрагивая кнутом седлистую хребтину лошади, развернул телегу лишенным борта задком к машине и сидел, отнюдь не поворачиваясь и подняв капюшон, покамест Гупало со следователем Александром Ивановичем переволакивали несчастного Асташева, оттаскивая его к ногам старухи; она была размещена в самой глубине платформы, между закиданными соломою небольшими мешками.

Подфарники Титаренко оставил включенными; возница же запасся двумя складскими фонариками на батарейках – и при этом маломощном, в долгую, но блекнущую колею свете они двинулись мимо подлеска, забирая несколько в направлении реки, на восток от бывших владельческих сел Любовка и Нетриусское.

Медленная тележная езда вдоль отграниченной кустарником полутьмы как могла утешила следователя Александра Ивановича; он осмотрелся и увидел, что берег становится выше, теряет свою пологость и обрывается, подмытый течением, примерно в уровень среднего роста.

И когда, покинув едва означенную стежку-сукман, телега остановилась на треугольно зависающем грунтовом трамплине со многими корнями, он спешно взялся за выгрузку.

Но возница и Гупало сами свели на траву Наталью Асташеву и не допустили Титаренку к мешкам, где обнаружилось шесть окоченевших дохлых кур и большая пегая туша дворовой собаки.

Один из фонарей погасили в запас на обратную дорогу, а другой, после раздумий и примерок, удалось закрепить на колючках незаконно выросшей в этом краю дерезы. Под нею же разложили на мешковине и привезенное с собою стерво.

Гупало и помогающий ему возница двигались молча, иногда сталкиваясь друг с другом, – с примесью той суетливой заторопленности, которую обычно выдает наружу подневольный русский, будучи привлечен к обязательному, но заранее оплаченному труду. Они бочком оббегали следователя Александра Ивановича, притом что и сам он сторонился их приподнятых локтей, рабоче-крестьянского сопения, отоларингологического хлюпанья, – вновь недоумевая и беспокоясь, становясь поближе к лошадиному крупу.

Он готов был способствовать похоронам того, кто по обстоятельствам смерти застрял между этажами в загаженном электроподъемнике без правил пользования, – и долго-долго наблюдал потом за сеткою неподвижный щербатый бетон перекрытий. Он договорился о нем с кем надо, отхлопотал и, давши себя убедить и выманить в такое время на неосвещенный берег Северского Донца, куда бы он и летом с друзьями не согласился б забраться, надеялся теперь только на скорейшее расставание и на завтрашнее утро.

Но лопат на телеге не привезли, а значит, до новой могилы, куда предполагали зарыть Степана Асташева, необходимо было еще добираться.

Отстранив Титаренку, возница взялся за полиэтилен, ответивший ему немоватым шумом, и потянул отхлопотанного на себя.

Следователь Александр Иванович, заподозрив нечто неладное, попытался воспротивиться, но дядька Гупало бросился ему наперехват и остановил за локти:

– Идить, идить, не беспокойтеся, бо прощенный он вже, прощенный: звинила она его за вас! – известил Титаренку слобожанин. – Никто ж не знает, как оно получается; от мы его зараз и отдадим: може, возьмут, може, оставят; а вы, сыночек, не бойтеся! Вы только идить, с ей попрощайтесь та скажите, что вже теперь отдыхайте, титко Наталко, поздравляю вас с праздником, и чтоб все ваши прегрешения вольные и невольные, яже словом, яже делом, яже ведением и неведением… Идить, идить.

– Вы ему где-то не здесь выкопали? – только и промолвил следователь Александр Иванович.

– То ему теперь без нас тама накопано, – приподнял Гупало свободное от полиэтилена племянниково тело и разом с возницею перенес его к самой кромке обрыва; следователь Александр Иванович не успел даже подставить протянутые к отхлопотанному ладоши.

Он двинулся было туда, где минутою ранее усадили Наталью Асташеву, однако теперь и сам слобожанин почему-то не давал ему отойти – и все подтягивал за рукав к берегу:

– То ж всех надо поблагодарить, бо это все согласились, и нехай они теперь берут, что кому положено. А вы от поглянете, та тогда зараз поймете, чи воно получилося.

При этом хуторянин извлек из кармана пиджака конусовидно свернутый бумажный фунтик с солью и высыпал его содержимое в воду. Раздался еле слышный, но хрусткий всплеск.

– Все, что первое родилося, то отдаем, – заговорил возница несколько нараспев. – Ты бери от нас первиночки, – повторял он, бросая вниз кур, чьи крылья отмякли и беспрепятственно раскидывались, покамест птиц удерживали за лапы. – Ты ж примай от нас первиночки, – и плеск становился до того громок, что Титаренко зажал уши.