– Хватит строить из себя идиота, – рявкнул Чет. – Я знаю, что произошло. Он мне все рассказал. Рассказал, как ты украл у него ключ. Что ты продал души собственных детей.

Гэвин зажмурился так, будто хотел отгородиться от всего мира.

– Слушай, – сказал Чет. – Я тут не затем, чтобы вершить возмездие или еще из-за какой херни. Мне на тебя плевать. Я просто хочу спасти жену. Так что давай сделаем так: ты отдаешь мне ключ, а я – клянусь – я дам тебе сколько угодно ка-монет, и мы разойдемся, каждый своей дорожкой. Как тебе это?

– Сеной, – сказал Гэвин. – Ты говоришь о человеке с черной, как сажа, кожей и золотым обручем на голове? – Он смерил Чета взглядом. – Да, явно о нем. Так этот самый Сеной, он послал тебя сюда по мою душу, да? Ключ добыть?

Чет не ответил.

– Чет, Сеной… Он использует тебя.

– Да, забавно, что ты это говоришь, потому что Сеной так и сказал…

– Чет, твою мать! – заорал Гэвин. – Да плевал я, что там тебе Сеной наболтал! – Он понизил тон. – Я не ищу ни сочувствия, ни прощения, мне только нужен шанс кое-что исправить. И… и… черт, спасти мою правнучку. А теперь, если ты тоже хочешь ее спасти, тебе придется послушать, что я скажу. Тебе придется выслушать правду. Потому что твоя жена и дочь, они умрут, и самой худшей смертью, если ты этого не сделаешь. – Гэвин поглядел Чету в глаза. Он ждал.

Помолчав секунду, Чет резко выдохнул.

– Давай, я слушаю.

– Я застрелил их. Это правда. Давай сразу с этим покончим. Я застрелил Ламию. Я застрелил обоих моих мальчиков. Что ты должен знать, так это почему я их застрелил.

Впервые я увидел Ламию на венгерской границе. Это еще на войне было. Наш патруль проезжал мимо лагеря беженцев, и ее как раз собирались сжечь заживо. Наши глаза встретились, и она взяла меня за душу, сразу, намертво. Я попал под ее чары. Освободил ее, конечно, угрожая застрелить всякого, кто попробует мне помешать. Был там один старик, он умолял меня оставить ее, говорил, она ведьма, она пьет у детей кровь. Господи Всемогущий, не было потом ни дня, чтобы я не пожалел о том, что не послушал того старика.

Привез ее с собой домой, на Моран-Айленд. У нас пошли дети, двое мальчишек, потом Синтия. Нельзя сказать, чтобы я был хорошим человеком. Можно, конечно, винить во всем войну, то, что она сделала со мной, или Ламию. Но мне кажется – по большей части меня просто вечно тянуло на неприятности. Если чья душа и заслуживает вечного проклятья, так это моя. Но когда дело касалось детей, особенно моей девочки, я поступал правильно. Всегда.

– А потом настала та ночь. Та проклятая ночь. – Гэвин помолчал, глядя перед собой невидящими глазами. – Я услыхал ее, знаешь, еще когда из машины выходил. Ее крики. До костей меня пробрало. «Папа, папа», – раз за разом. Никогда в жизни так не бегал. Подумал, может, медведь, или собака бешеная в дом пробралась. Вот так она кричала. Вытащил пистолет, вбежал… К тому, что там увидел, я, конечно, готов не был.

Они лежали на полу, подстелив под себя красное одеяло. Ламия, голая, вся в поту, лицо и руки в крови, глаза закрыты. Вид у нее был утомленный. Рядом лежал человек, мужчина, которого я прежде не видел, кожа гладкая, будто смазанная жиром, черная, как ночь, и тонкий золотой обруч на голове. Он тоже был весь в крови – лицо, шея, грудь. А потом я увидел моих ребят, вот только они больше не были моими ребятами, кожа покрыта чешуей, вместо глаз – какие-то провалы. И они что-то прижимали к полу.

Гэвин помолчал; глаза у него были влажными.

– Это была Синтия, моя девочка. Бледная, неподвижная. Я подумал, она мертва. – Он прочистил горло и продолжил звенящим от эмоций голосом: – Нож, вот этот самый, который сейчас у тебя, лежал рядом с ней. Видно было, где они ее порезали, вверху с внутренней стороны бедер. Еще они ее расписали, ее собственной кровью – она вся была покрыта какими-то знаками. Не знаю, сколько я там простоял. Помню только, что не мог шевельнуться, не мог даже дышать. А потом один из ребят заметил меня и издал какой-то адский вой, и, клянусь, у меня просто крышу снесло. Я выстрелил в него, выстрелил прямо в грудь, потом – в его брата, Дэйви. Ламия приподнялась, села, и тогда я выстрелил и в нее тоже, два раза. Потом тот странный человек открыл глаза, и я увидел, что это не человек. Он попытался сесть, попытался что-то сказать, но он почему-то был очень слаб, еле двигался. Две последние пули я вогнал ему в грудь, но он все смотрел на меня этими своими глазами. Моя жена с ребятами, все трое, убежали – вон из комнаты и через заднюю дверь… А я остался, стоял и смотрел на это создание. Взял с пола нож, который лежал рядом с моей несчастной Синтией, вот этот твой нож, и всадил ему прямо в сердце. Убил его. Вот только, похоже, не совсем.

Гэвин опять помолчал, нахмурившись.

– Взял винтовку, фонарь, и пошел за Ламией. После этого все стало каким-то мутным, будто меня там и не было, будто отчасти я уже был мертв. Она была сильно ранена, и я отыскал ее по кровавому следу – она была у ручья, неподалеку от форта, который я для ребят выстроил. Стояла на коленях и царапала что-то на земле красным квадратным ключом, покрытым какими-то странными символами. Я выстрелил ей в голову, а потом просто стоял и смотрел на эти странные знаки, которые она нарисовала, пока из нее вытекала кровь.

А потом я услышал их голоса, голоса моих ребят. Они были в форте. Я просто не мог вынести этого – не мог взглянуть на них хоть еще раз. Боялся, что дам слабину. Поэтому я просто поджег форт и сжег их. Сжег заживо своих собственных сыновей. – Гэвин прикрыл глаза, будто пытаясь избавиться от видения. – После этого… Все, чего я хотел – это чтобы боль кончилась. Сунул дуло винтовки под подбородок и нажал на курок.

Он замолчал; ветер снаружи набирал силу. Гэвин открыл глаза.

– Вот только – как тебе, думаю, уже прекрасно известно – никто не может вот так просто взять и сбежать от своих грехов. Урок, который до многих тут, внизу, доходит слишком поздно. Я очнулся, стою, смотрю на собственное мертвое тело, а пламя лижет небо над фортом моих ребят. Я услышал какой-то странный звук, который шел от того места, где лежал ключ. Я наклонился, поднял ключ и тогда тот квадрат, который Ламия нарисовала на земле, вдруг открылся, как дверь в самую черную темноту, какую я когда-либо видел.

И тут я услышал вой со стороны болота. Луна и звезды исчезли, и я почувствовал страх, какого никогда не знал. Я был уверен, что Сатана идет забрать меня. И я заполз в ту дверь. Из одного кошмара в другой. С тех пор я только и делал, что старался забыть ту ночь… Пока не появился ты.

Вдалеке грохотал гром. Чет пристально глядел в лицо Гэвину, стараясь разглядеть, что там, за этими резкими чертами, стараясь найти ответ – правда ли то, что говорит ему этот человек.

– Ты должен это знать, – сказал Чет. – Моя мать умерла, покончила с собой.

Гэвин стиснул зубы, и в его глазах Чет увидел боль, настоящую боль. «Что бы он ни задумал, – подумал Чет, – маму он любил. Это, по крайней мере, действительно так».