На этот раз Захар не заставил себя так долго дожидаться.

Минут десять спустя после восхода солнца Гришка явственно различил движущуюся точку на комаревской дороге. Он поспешно вскочил на ноги и принялся махать шапкой. Точка заметно меж тем приближалась, и вместе с этим до слуха приемыша стали долетать звуки песни. Вскоре фигура Захара обрисовалась на дороге. Гришка не мог еще рассмотреть черты незнакомца, но ясно уже различал розовую рубашку, пестрый жилет с светящимися на солнце пуговками и синие широчайшие шаровары; ему невольно бросились в глаза босые ноги незнакомца и пышный стеганый картуз, какой носят обыкновенно фабричные. Выступая шаг за шагом по траве и нимало не торопясь, будущий батрак тянул тоненьким, дребезжащим дискантом песню, подыгрывая на гармонии. Таким образом Захар подошел к берегу.

– Захаром тебя звать? – спросил Гришка, устремляя на незнакомца тот жадно-любопытный взгляд, каким встречают обыкновенно человека, осужденного жить с вами под одною и тою же кровлей.

– От рыбака, что ли? – небрежно произнес Захар вместо ответа.

– От него: прислал за тобою.

– Причаливай лодку! – вымолвил Захар, едва удостоивая взглядом собеседника.

Он расположился на палубе и, подпершись локтем, закричал: «Отчаливай!» таким резким тоном, который скорее мог принадлежать купеческому сыну, совершающему водяную прогулку для потехи, и притом на собственные свои деньги, чем бобылю-работнику, отправляющемуся по скудному найму к хозяину. Как только челнок покинул берег, Захар вынул из кармана шаровар коротенькую трубку с медной оковкой и ситцевый кисет; из кисета появились, в свою очередь, серый, скомканный табачный картуз из бумаги, несколько пуговиц, медный гребешок и фосфорные спички, перемешанные с каким-то неопределенным сором.

– Что глаза выпучил? Трубки, что ли, не видал? – полунасмешливо произнес Захар, обращая впервые соколиные глаза свои на собеседника, который с какой-то особенною хвастливою лихостию работал веслами.

– Как не видать! Хоша сам не пробовал, что за трубка за такая, а видал не однова, – возразил словоохотливо Гришка, продолжая грести. – У нас, вестимо, в диковинку: никто этим не занимается; знамо, занятно!.. У тебя и табак-то, как видно, другой: не тем дымом пахнет; у нас коли курит кто, так все больше вот эти корешки… Я чай, и это те же корешки, только ты чего-нибудь подмешиваешь?..

– Да, много видал ты таких корешков!

– А то что же?

– Мериканский настоящий, Мусатова фабрики, – отвечал не без значения Захар и отплюнул при этом на сажень, производя губами шипение, похожее на фырканье осердившейся кошки.

Последовало молчание.

– Что ж ты вчера не приходил? – начал опять Гришка. – Я прождал тебя, почитай, целое утро, да и старик тоже… Уж он ругал тебя, ругал.

Захар прищурил глаза, поглядел на собеседника, пустил струю дыма, плюнул и небрежно отвернулся.

– Я, говорит, с него за прогул, говорит, возьму, – подхватил приемыш.

– Эка важность! Мы и сами счет знаем, – сказал Захар тоном глубочайшего равнодушия. – Велик больно форс берет на себя – вот что! Да нет, со мной немного накуражится!

Гришка засмеялся.

– Чего ты? – спросил Захар.

– То-то, думаю, не худо ему наскочить на зубастого: такой-то бедовый, и боже упаси! Так тебя и крутит…

– Стало, ты ему не родня? – перебил Захар.

– Нет, я им чужой, – сухо отвечал Гришка.

– В наймах живешь?

– Нет, из одежи… из хлеба, – с явным принуждением проговорил Гришка.

– Ну, что, каков хозяин? – спросил Захар далеко уже не с тем пренебрежением, какое обнаруживал за минуту; голос его и самые взгляды сделались как будто снисходительнее. Всякий работник, мало-мальски недовольный своим положением, с радостью встречает в семействе своего хозяина лицо постороннее и также недовольное. Свой брат, следовательно! А свой своего разумеет; к тому же две головы нигде не сироты.

– А вот погоди, – отвечал, посмеиваясь, приемыш, – сам увидишь; коли хороших не видал, авось, может статься, и понравится.

– Что ж, собака?

– Собака! – отвечал Гришка, молодцевато тряхнув волосами, но тут же проворно оглянулся назад.

Захар засмеялся.

– Ну, должно быть, задал же он тебе страху, – сказал он.

– А что?

– Слово скажешь, да оглянешься! «Такой, сякой», а сам все туда, на берег, посматриваешь…

– Вот! Я нешто из страха? – хвастливо вымолвил Гришка. – Того и гляди просмотришь пристань: отнесет быстриною… Что мне его бояться? Я ему чужой – власти никакой не имеет… Маленько что, я и сам маху не дам!

Не зная Глеба и отношений его к домашним, можно было в самом деле подумать, взглянув в эту минуту на Гришку, что он в грош не ставил старика и на волос его не боялся; молодецкая выходка приемыша показывала в нем желание занять выгодное место в мнении нового товарища. Даже щеки его разгорелись: так усердно добивался он этой цели.

– Вон, никак, старик-ат идет нам навстречу; давно, знать, не видались! – сказал Захар.

С именем Глеба приемыш невольно выпрямился и принялся работать веслами не в пример деятельнее прежнего. Захар, с своей стороны, также изменил почему-то свою величественную позу: он опустил ноги в отверстие челнока, поправил картуз и стал укладывать в кисет табак и трубку.

– Какое у тебя все приглядное, как посмотрю, – сказал Гришка, понижая голос, – вишь, мешочек-то, куда табак кладешь, словно у купца; а что, дорого дал?

– Кисет-то! – отвечал Захар, небрежно запрятывая его в карман. – Нет, дешево обошлось: подарили… Мы мало что покупаем, у нас есть приятели…

Голос Глеба, который кричал Гришке грести одним правым веслом, послышался в ту минуту на площадке. Захар и Гришка переглянулись и замолчали.

Пять минут спустя челнок приставал к берегу.

– Давно бы, кажись, время здесь быть; не много рук – посылать за тобой! – отрывисто сказал Глеб.

– Здорово, хозяин, – начал было с развязностию Захар, но старик перебил его:

– Знамо, здорово… Не о том речь, не тот, примерно, наш разговор был – вот что! Сказывал, на другой день придешь; а где он, тот день-то?.. Парня нарочно посылал; прождал все утро; время только напрасно прошло…

Глеб покосился на Гришку; но тотчас же отвел глаза, когда Захар произнес:

– Как быть… маненько того… подгулял…

– То-то подгулял! Завалился спать – забыл встать! Я эвтаго не люблю, – подхватил старик, между тем как работник запрятывал под мышку гармонию, – я до эвтих до гулянок не больно охоч… Там как знаешь – дело твое, а только, по уговору по нашему, я за день за этот с тебя вычту – сколько, примерно, принадлежит получить за один день, столько и вычту… У меня, коли жить хочешь, вести себя крепко, дело делай – вот что! Чтоб я, примерно, эвтаго баловства и не видел больше.