Когда мы были уже у самого кипариса, громкое хлопанье крыльев заставило нас посмотреть вверх. На ветвях дерева собралась огромная стая ворон, их блестящие черные крылья отражали заходящее солнце и отливали оранжевым и розовым. Легкий ветер пронесся над нашими головами, коснулся листьев, и они сонно затрепетали и зашептались.

– Я буду любить тебя всегда, – проговорил Джон, уткнувшись лицом мне в волосы.

Крылья захлопали громче, мы вскинули головы и успели увидеть, как вся воронья стая снялась с мест и взмыла высоко в воздух. Птиц было очень много, на мгновение они даже закрыли собой солнце, словно огромная, чернильно-черная туча, но уже мгновение спустя вся стая неслась к горизонту, унося с собой наши клятвы, а мы стояли и смотрели им вслед.

Потом мы взялись за руки и медленно пошли назад к дому, где ждала нас огромная черная кровать и наше будущее.

Вивьен Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Май, 2013

Я нажала кнопку на мобильнике, чтобы посмотреть, который час, и с досадой бросила аппарат обратно на ночной столик. Была глубокая ночь, но я снова не спала, и это не могло мне нравиться. На протяжении уже нескольких часов я ворочалась на простыне с боку на бок, пыталась считать овец и слонов, но так и не смогла отвлечься от воспоминаний о фотографии, на которой был запечатлен неизвестный ребенок с колечком на пальце. Надоедливая, словно комар, мысль, что когда-то я уже видела этот снимок, не давала мне покоя.

В конце концов я поняла, что с надеждой на крепкий здоровый сон придется расстаться, и, сев на кровати, включила лампу на столе. Некоторое время мой взгляд блуждал по комнате в поисках чего-нибудь, что помогло бы занять мои мысли, пока не остановился на книжных полках, которые, насколько я успела заметить, пустели не по дням, а по часам. Книги брала Кло, а я была так рада, что она наконец-то начала читать, что не решилась даже напомнить девочке общеизвестное правило: прежде чем берешь чужую вещь, нужно спросить разрешения.

На самой нижней полке, впрочем, никаких книг не было с самого начала. Там пылились старые фотографии, некоторые в рамках, некоторые – без. Даже не глядя, я могла бы перечислить большинство из них: в частности, на полке хранились снимки Томми в бейсбольной форме (бейсболом он увлекался в старшей школе и даже входил в сборную графства), а также фото его собаки, которая была у него в детстве. Она умерла от старости, когда я была еще маленькой. Для Томми это стало настоящей трагедией: с тех пор он и слышать не хотел о том, чтобы завести новую псину.

Были там и наши с Триппом фотографии, сделанные на «последнем звонке» в младшей школе и на выпускном балу в старшей. Трипп был моим официальным кавалером на обоих мероприятиях, но исключительно потому, что кандидатов на это место было слишком много, поэтому, только пойдя на выпускные с Триппом, я могла бы танцевать и кокетничать со всеми мальчиками подряд. Сейчас, вспомнив об этом, я невольно поморщилась.

Обнаружила я на полке и наше с Томми детское фото, где мы в купальных костюмах позируем на пляже в Билокси. Томми на нем было лет двенадцать, я же выглядела совсем крохой, поэтому не было ничего удивительного в том, что я не помнила ни фото, ни даже поездки на пляж. Увидела я его, только когда убирала на полку фотографию Бутси в широкополой панаме, которую я нашла в сарае с инструментами, когда пыталась реанимировать сад. Кроме шляпы, на бабушке было набивное ситцевое платье с цветочками и старые, но вполне приличные закрытые босоножки. Никаких перчаток – Бутси никогда не надевала их для работы в саду, утверждая, что ей, мол, необходимо прикасаться к растениям голыми руками, чтобы лучше понять, чего они хотят и в чем нуждаются. В детстве я в это верила, да и как было не поверить?.. На фотографии Бутси держала в руках один из своих призовых помидоров – такой большой, что современные селекционеры обзавидовались бы, а на заднем плане стояли высоченные подсолнухи размером с тележное колесо каждый. Их головы были повернуты в сторону солнца – совсем как у загорающих на пляже девчонок.

Честно говоря, я совершенно забыла о подсолнухах, а ведь Бутси их очень любила – любила окружать себя их яркими, жизнерадостными соцветиями. Сколько я себя помнила, на столе в кухне, а иногда даже в гостиной, всегда стояли в вазе желтые и оранжевые подсолнухи. Бутси утверждала, что эти цветы с самого утра настраивают ее на бодрый лад. Надо будет спросить у Томми, подумала я, вдруг у него где-то есть семена подсолнухов. Впрочем, если нет, купить их большой проблемы не будет.

Немного сдвинувшись к краю кровати и вытянув шею, я сумела разглядеть на полке фотографию, о которой только что вспоминала. Даже в полутьме я ясно различала миловидное, еще молодое лицо и любящую улыбку Бутси. Потом я увидела ее глаза – и вздрогнула. Несколько минут я сидела неподвижно, думая, что мне почудилось, потом встала, достала с полки снимок и поднесла его к свету лампы, чтобы рассмотреть получше и сравнить с фотографией из библиотеки. Даже в неярком свете настольного светильника лица Бутси и неизвестного ребенка показались мне идентичными – естественно, с поправкой на возраст. Возраст, впрочем, не имел большого значения: когда-то я читала, что размер глаз у человека практически не меняется от рождения до смерти, то есть и у ребенка, и у взрослого глаза должны быть одинаковыми. Сейчас передо мной лежало блестящее подтверждение этой теории. Правда, у моей бабушки кожа вокруг глаз была покрыта морщинами, и все же я ни на секунду не усомнилась, что на обеих фотографиях запечатлен один и тот же человек.

Стараясь ступать как можно тише, я спустилась на первый этаж, держа в руках фотографию ребенка. Мне посчастливилось вовремя поймать дверь, прежде чем сквозняк успел с грохотом захлопнуть ее позади меня, и не налететь на тумбочку в прихожей, которой не было здесь в моем детстве. Наконец я добралась до гостиной, включила верхний свет и пару настольных ламп, а потом достала из шкафа несколько старых альбомов с фотографиями, которые скопились у Бутси за всю жизнь. В самых старых альбомах фото вставлялись в специальные полукруглые прорези или приклеивались бумажными ярлычками, благодаря чему заглянуть на обратную сторону снимка и прочесть то, что там написано, было сравнительно легко. Более современные альбомы были так называемыми «магнитными», хотя на самом деле снимки в них засовывались под пленку, удерживавшуюся с помощью клейкого слоя. За много лет клей высох, так что теперь достать снимок, не повредив его, было практически невозможно.

Впрочем, недавние альбомы интересовали меня в значительно меньшей степени, тем более что они больше чем наполовину были заполнены фотографиями, на которых я и Томми представали перед фотографом с разными стрижками, с зубными брекетами разных систем, с разнообразным расположением прыщей на лицах. Пока мы были маленькими, Бутси буквально не выпускала из рук фотоаппарата, и наших снимков в альбомах (и не в альбомах тоже) было чересчур много. Пожалуй, если бы эти альбомы рассматривал посторонний человек, у него могло бы создаться впечатление, будто мы с братом росли круглыми сиротами, поскольку никаких взрослых на фотографиях не было.