– Его напоследок оставили. На другой день велела тризну по Ингеру править. А перед тем Хвалимира привести. И приказала… на части его разрубить живым и по тому полю разметать. Голову, руки, ноги…

Ельга содрогнулась и обхватила себя за плечи, судорожно сглатывая. Она восемь лет не видела Хвалимира, но помнила ясно. Он был так хорош собой, и даже ей подумалось тогда… Она помнила его взгляд, в котором смешались восхищение и сомнение: он хотел верить ей, но не позволял себе этого. Оказался прав. И вот… Не в добрый час древляне выбрали его князем. Он умер страшной смертью, его тело не погребено, дух не вернется в потомках и будет вечно блуждать вокруг Искоростеня, превращенного в жуткое пожарище.

– Сгинул род наш деревский! – причитала вполголоса Ружана. – Не жить ему больше, ныне он как дерево с корнем подрубленным, сгинут древляне, как обры сгинули, без памяти, без наследка. Старцы убиты, счастье по чисту полю рассеяно, отроки и девы в полон уведены!

Прекраса с лихвой отомстила за мужа, отняв жизнь его убийцы и лишив все племя древлян какой-либо воли для новых мятежей. Месть ее войдет в предания, которое заставит людей содрогаться от ужаса и тысячу лет спустя.

Боги, да правда ли это? Не жуткий ли сон? Ельга вспоминала Прекрасу, которую знала – юную девушку, похожую на золотисто-белый цветок нивянки. Потом молодую мать, счастливую, держащую на руках свое долгожданное дитя. Не верилось, что она сотворила все, о чем рассказывали. Но Ельга знала: в последний год Прекраса сильно изменилась. Смерть Ингера убила и ее в тот же миг, как она узнала о своем вдовстве. Ельга и до того чувствовала отстраненность невестки, одетой в скорбную сряду вдовы, от мира живых, но не знала, насколько глубока эта отстраненность. Свен и Асмунд, убедившись в этом своими глазами, больше ни разу не назвали ее по имени, а говорили «она». У таких существ нет человеческих имен. Ельге и самой сейчас казалось, что она не видал Прекрасу много-много лет, а не два месяца. Неудивительно, что…

– Ну а что же… с ней самой? – заставила себя спросить Ельга.

Лучше в один раз узнать все до конца.

Вместо ответа Асмунд молча перевел взгляд на Свена.

* * *

…Чуть ли не все поле было покрыто сидящими на земле людьми: киевское войско провожало на тот свет покойного князя Ингера. Вожди войска, самые знатные кияне и приглашенные из других краев и городов сидели на кошмах и овчинах близ могилы – ямы глубиной человеку по грудь, размером двенадцать шагов на двенадцать, с обшитыми колотыми бревнами полом и стенами. На дне посередине стояла дубовая колода под крышкой, куда сами древляне еще зимой положили тело Ингера – видно, надеялись в обмен на него выторговать что-то. Но никаких торговых дел вдова-княгиня вести с ними не собиралась. В ответ на то, что древляне сохранили тело киевского князя, не повредив и не обесчестив его сверх того, каким подобрали на поле боя, она приказала живым рассечь древлянского князя на семь частей и разметать по этому самому полю. Где-то и сейчас еще лежали его руки, ноги, голова, и русы, собираясь на этот пир, брезгливо обходили их, покрытых мухами.

Зазор между колодой и крышкой был промазан смолой, однако до сидящих близ ямы доносился душный запах разложения. Такой же запах полз и растекался по полю из плохо присыпанной ямы, где погребли двадцать древлянских старейшин. Ядовитой гарью тянуло от громадной кучи обугленных поленьев, где закончили свою жизнь еще столько же. Запах смерти так густо висел над полем, что участники пира пили до беспамятства, пиво и скороспелую брагу вперемешку, лишь бы перестать его замечать; от питья и запаха людей тошнило, как будто смерть проникла уже в самое нутро живых.

Князь уходил с белого света не один. В ногах колоды лежали еще четыре тела: две девушки и двое парней из числа захваченных пленных, из знатных деревских родов. Стояли два котла и блюда с частями мяса от поминальной трапезы, ведерко меда и ковш.

Заканчивался день, а поминальный пир все тянулся. Бояре, оружники и ратники больше не могли ни есть, ни пить. Уже остались позади состязания и поединки, все устали и жаждали выбраться отсюда на свежий воздух. Многие уже дремали прямо на земле. Два дружинных гусляра по очереди пели сказания о воинах древности, но княгиня все не подавала знак, что пора закрывать могилу.

Солнце садилось ярко-желтым шаром в лохматой гриве золотисто-рыжих лучей. Облака были налиты легким красным пламенем, и при взгляде на них хотелось пригнуться, поискать укрытия: как бы не пролились эти пламенные тучи кровавым дождем. Уж слишком много крови ушло в эти дни в землю, так и казалось, что вот-вот она обрушится на головы сверху. Рыжие прямые лучи – плотные, осязаемые, – падали на обугленную вершину скалы, где прежде стоял город Искоростень, а теперь громоздилась куча обгорелых обломков. Сгорели и постройки, и тын на валу, вместе с телами тех, кого перебили при взятии города. Казалось, что в сумерках угасшее пламя вновь проступило сквозь гарь, что теперь всю ночь до рассвета останки погибшего города будут пылать призрачным огнем, не сгорая. Никогда не сойдут с этого жуткого места следы пламени и крови, не смоет их ни дождем, ни снегом, не остудит самая холодная зима. Вдова Ингера явилась на землю Деревскую, как зима, несущая неумолимую смерть всем, кто ее повстречает. Даже Свен не ожидал ничего подобного, когда затевал тот свой сговор с Хвалимиром.

Асмунд посмотрел на своего воспитанника. Святка уже дремал, привалившись к груди матери и положив голову ей на плечо.

– Ты бы, княгиня, хоть мальца отпустила, – вполголоса посоветовал Асмунд. – Вон он уже как умаялся, все равно спит.

– Солнце садится, – мрачно сказал Свенгельд. – Не пора ли и нам… уж напировались.

– Коли говоришь, что пора, значит, пора, – безразлично отозвалась Прекраса. – Настала заря последняя…

Кивком она подозвала няньку, поцеловала ребенка в лоб и отдала женщине, знаком показав, что пора нести чадо в шатер и укладывать спать.

Проводив няньку взглядом – та не без труда несла крепкого мальчика, его голова лежала у нее на плече, ноги висели воздухе, – Прекраса поднялась и с серебряной чашей в руках встала над краем могильной ямы. Глянув на Свена, Асмунд заметил: тот как-то весь подобрался, переменился в лице и бегло осмотрел своих людей поблизости, будто заподозрил опасность. И сам Асмунд, человек бывалый и храбрый, ощутил мгновенный укол страха. Не рано ли они решили, что наконец-то все позади? В эти дни Прекраса показала себя истинным воплощением Марены, целые потоки смерти изливались в мир из ее рук. Вновь и вновь она бросала жизни в бездонную пасть, будто пыталась залатать этим свое горе, боль, тоску по невозвратимому. В войске уже вслух говорили: не человек она, русалка.

Что еще она затеет напоследок? Чем еще попытается превзойти тех древних владычиц, что из мести мужу готовы были изжарить и подать ему на стол сердца собственных детей?

По полю пробежала волна движения. Завидев эту белую фигуру, мужчины приподнялись, повернулись, звуки гуслей смолкли: все подумали, что княгиня дает знак к завершению пиршества.