– Что это? – спрашиваю я.

– «Айсберг».[61]Уэйн вам сделал. Пейте.

– Ладно.

Я беру у нее накрытый пенной шапкой стакан, отпиваю. Сладко и жирно так, что зубы начинают ныть.

– Чудесно, – говорю я и лезу в карман за деньгами.

– Не-а, не надо, это задаром, – говорит девушка и отводит взгляд в сторону. – Вы куда едете?

Я отпиваю еще глоток.

– В Хаддам.

– А где это?

– К западу отсюда, за рекой.

– А-а-а, за рекой. – Она бросает скептический взгляд на дорогу.

Ей лет шестнадцать, впрочем, наверняка ничего не скажешь. Противно думать, что Клари может стать такой же, однако тут я практически бессилен. Впрочем, не буду возражать, если Клари вырастет такой же доброй, как эта девушка.

– Как вас зовут?

– Дебра. Спанелис. Брюкам вашим кранты. – Она с отвращением оглядывает разодранную штанину. – Придется в чистку отдавать.

– Спасибо. Спанелис – это ведь греческая фамилия, верно?

– Да. А откуда вы знаете? – Она выпускает дым.

– Плавал пару ночей назад на яхте и познакомился с несколькими греками. По фамилии Спанелис. Чудесные люди.

– Это, типа, распространенная греческая фамилия, очень. – Она нажимает на кнопку запора дверцы, потом оттягивает ее, пристально смотрит на меня – точно я редчайшая из экзотических птиц. – Я хотела вам пластырь принести, да Уэйн их больше не держит.

Я ничего не отвечаю, она все смотрит на меня, потом говорит:

– Типа, так. А вы кто?

Теперь она говорит иначе, сонно, как будто я нагоняю на нее бог весть какую скуку. Я снова слышу крик чайки. Разбитая Викки губа пульсирует, черт бы ее побрал.

– Спортивный журналист.

– Угу. – Дебра приваливается бедром к краю дверцы. – А о чем пишете?

– Ну. О футболе, о бейсболе, об игроках.

Я прикладываюсь к сладкому, холодному питью. Мне и вправду стало получше. Кто бы мог подумать, что рутбир способен восстанавливать и веру, и здоровье или что я найду его в этой полудеревне, усохшей до нескольких автостоянок, магазина для взрослых, закрытой придорожной киношки для автомобилистов – до останков экономического бума, которого не было. И что среди них обнаружится добрая самаритянка. Дебра.

– Ладно, – произносит она, снова обшаривая взглядом шоссе; маленькие серые глаза ее щурятся, словно она надеется увидеть кого-то, кто, по ее сведениям, никогда здесь не проезжает. – А у вас есть любимая команда и все такое?

И она глуповато улыбается, как будто мысль об этом смущает ее.

– В бейсболе – «Детройтские тигры». Мне не всякий спорт нравится.

– Типа?

– Хоккей.

– И правильно. Забудьте. Сплошные драки, никакой игры.

– Вот и я о том же.

– Значит, вы, типа, в молодости были большим спортсменом?

– Я и тогда любил бейсбол, но только ни бегать, ни битой махать толком не умел.

– Угу. И я тоже. – Она с несообразной силой затягивается сигаретой и сразу выдыхает дым. – Ну так. А почему вы заинтересовались этим делом? Где-нибудь прочитали о нем?

– Сначала учился в колледже. Потом, когда повзрослел, выяснилось – за что я ни берусь, ничего у меня не получается, только одно я и умею – о спорте писать.

Взгляд у Дебры растерянный. По ее представлениям, большой успех должен иметь другую сюжетную линию, не начинающуюся с неудач. Что же, на сей счет я могу преподать ей чертовски полезный жизненный урок.

– Как-то не очень здорово это звучит, – говорит она.

– Тем не менее это здорово. Успешная жизнь не всегда идет по прямой от начала ее и до конца. Бывает, что-то не складывается и тебе приходится ко многому менять отношение. Главное не останавливаться, не опускать руки в решающий момент. Иначе тебя ждут тяжелые времена. Остановись я, когда все у меня пошло наперекосяк, тут бы мне и конец.

Дебра вздыхает. Взгляд ее опускается с моего лица на разорванную, окровавленную штанину, на ободранные башмаки, потом поднимается к влажному, слегка размякшему стакану, который я держу обеими ладонями. Я не отвечаю ее представлениям о большом успехе, надеюсь, однако, она не отмахнется от сказанного мной. Даже малая часть подлинной правды способна произвести большое впечатление.

– У вас есть какие-нибудь планы? – спрашиваю я.

Дебра затягивается сигаретой, для чего ей приходится поднять подбородок повыше.

– Вы это о чем?

– О колледже. Не то чтобы он был необходим. Но как идея будущего…

– Мне бы хотелось поехать работать в Йеллоустоунский парк, – говорит она. – Я много чего о нем слышала.

Взгляд ее опускается к надписи АНАЛИЗ КРОВИ на футболке.

Я немедля проникаюсь энтузиазмом.

– Отличная мысль! Я когда-то и сам подумывал о работе в парке.

Она и вправду приходила мне в голову, когда я размышлял после развода о том, как жить дальше. Голубая пластиковая нагрудная карточка с надписью ФРЭНК: НЬЮ-ДЖЕРСИ представлялась мне в то время стоящей вещью. Я думал, что мог бы управлять сувенирной лавкой в отеле «Харчевня Старого служаки».

– Сколько вам лет, Дебра?

– Восемнадцать. – Она внимательно вглядывается в свою сигарету, словно обнаружив в той какой-то дефект. – Типа, в июле.

– Что же, самый подходящий для Йеллоустоуна возраст. Школу вы весной заканчиваете, так?

– Школу я бросила. – Она роняет сигарету на асфальт, растирает ее кроссовкой.

– Ну, для тамошних людей это, наверное, значения не имеет. Им нужны рабочие руки.

– Да…

– Слушайте, по-моему, это хорошая мысль. И кругозор ваш такая работа расширит.

Я был бы рад написать ей рекомендацию на фирменном бланке журнала: «Дебра Спанелис – девушка не из тех, какие встречаются вам каждый день». Ее бы мигом и приняли.

– У меня ребенок, – говорит Дебра и вздыхает. – Вряд ли мне позволят привезти его в Йеллоустоун.

Она поднимает на меня ничего не выражающие глаза, по-женски поджимает губы, потом отворачивается к «Нулевой отметке» – безразличной, с похлопывающим на ветру тентом.

Я перестал представлять для нее интерес и не могу винить ее за это. С тем же успехом я мог обращаться к ней с планеты Плутон, да еще по-французски. Никаких ответов ей от меня не дождаться.

– Пожалуй, не позволят, – сумрачно соглашаюсь я.

Взгляд Дебры возвращается ко мне, неожиданно делается призывным. Стакан мой стал совсем мягким, податливым, сказать нам друг дружке больше, в сущности, нечего. Некоторые знакомства никого ни к какому добру не приводят – такова неоспоримая правда жизни. И существуют пустые мгновения, которых нельзя избежать при всех наших благожелательных стараниях и надеждах на лучшее.