* * *

– Вероника? – я бросилась на пол, прикрыв голову руками, проклиная себя за то, что так увлеклась увиденным, прежде чем поняла, кто стоял за мной – надо мной.

– Роджер?

– Да, – ответил он, – это я.

На всякий случай я сначала взглянула на ноги. И увидела потрепанные края его любимых джинсов, нависающие над новыми мокасинами. Я села, и Роджер, подхватив меня за руку, помог подняться на ноги. Должно быть, я выглядела… Представь себе: вся потная после погони, и в глазах – отрешенный взгляд контуженного. Мы были уже не в полицейском участке. Теперь мы стояли в прихожей. Лунный свет пылал в окнах. Не отпуская моей руки, Роджер спросил:

– Что случилось? Что происходит?

И, к своему удивлению, я ответила:

– Конец.

Да, может, слишком драматично, но в целом это была правда.

– Я не смог его отыскать, – сказал Роджер. – Я все время думал, что Тед где-то впереди: я видел его мельком, когда подошел к лестнице в прихожую, затем – когда из прихожей пошел в гостиную и продолжал идти по всему дому. Как будто… Как будто мы играли в его любимую детскую игру – подобие пряток, но целью было как можно дольше оставаться на шаг впереди меня. Он заливался смехом, а я бегал за ним, пока ему не наскучивало, и тогда он разворачивался и бросался в мои объятия. Но сейчас этого не произошло. Я все гнался и гнался за ним. Я… Ты, вероятно, решишь, что у меня случился нервный срыв, но я забегал в комнаты, которых никогда не видел. У меня не было времени остановиться и получше рассмотреть их, но клянусь, я пролетел целую картинную галерею – комнату размером с библиотеку, увешанную картинами. Не знаю, прозвучит ли это для тебя еще более странно, но все эти картины были работами Томаса Бельведера. Другая комната была своего рода музеем, полным стеклянных витрин и застекленных столов, в которые я чуть не врезался. Но я не успел рассмотреть их содержимое. По всей видимости… Я оставил часы в кабинете, но, видимо, бежал я очень долгое время. Смотри: луна взошла.

Сердце рухнуло вниз. Один взгляд в окно подтвердил мои худшие догадки. В небе висела неправильная луна. Она успела подняться еще выше и заливала своим мертвым светом двор, который больше таковым не был. Теперь его место занимали скалы и песок, тянувшиеся на десять метров до берега огромной реки, сверкающей оловянным блеском. Ну конечно же, этот был тот самый пейзаж, который я видела из окна гостиной, с тем лишь отличием, что в первый раз я чуть не превратилась в сосульку.

– В чем дело? – спросил Роджер. – Что такое?

На дальнем берегу виднелся город. Я могла различить ряд приземистых зданий, но свет в воздухе мешал мне рассмотреть то, что лежало за ними. За городом… Я все еще не могла сказать, были ли там те же самые горы, которые повергли меня шок за день до – прошел всего лишь день?

– Вероника?

И я ощущала, ощущала все. Это была не пристройка, не дополнение к Дому, не дополнительная комната – все, на что хватало глаз, было Домом, его продолжением. Изменение, которое я чувствовала – переход от формы к бесформенности, от конструкции к аморфности, – как бы не стремилось все внешнее казаться пейзажем, оно являло собой бурлящий океан, вырвавшийся на свободу.

– Вероника, – сказал Роджер, схватив меня за руку. – В чем дело? Что ты видишь?

Не отводя от окна глаз, я ответила:

– А что видишь ты?

Роджер сощурил глаза.

– Если честно, то почти ничего. Луна сегодня кажется особенно яркой. И все же… На дворе темно. Ты посмотри, ни в одном доме не горит свет. Неужели мы так припозднились?

Звук реки, исцарапывающей берега, был громче, яснее. Прокатилась волна, и я вспомнила струящуюся с тела плоть. Меня снова охватило чувство, будто передо мной ползла гигантская змея, но теперь это чувство усилилось в разы. Клянусь, если бы она решила выбраться из своего русла в поисках другого пути, я бы совсем не удивилась. Точно сошла с ума от подобного зрелища, но ни капли бы не удивилась. Я сказала:

– То есть ты вообще ничего не видишь.

– Ничего, – ответил Роджер. – А должен?

– Не знаю.

– Что ты видишь?

– Все по-другому.

– Как?

– Начнем с того, что появилась река.

– Река? – Роджер выглянул в окно.

– Она большая, где-то полтора километра в ширину.

– И она там, за окном? – он указал пальцем.

– Да, она там, и ты ее не видишь, знаю.

– Там только эта река, и очень большая? А дома? Там видны дома?

– Сложно сказать, но, кажется, на другом берегу есть какой-то город.

– Ты можешь описать, как выглядят дома?

– Дома… Не знаю. Я не знаю, что ты хочешь услышать. Они невысокие. Мне не видно из-за света луны, но они, похоже, строились из блоков.

– Горы, – добавил Роджер, – ты видишь горы?

– Кажется.

– Кабул, – выдохнул Роджер. – Это Кабул. Должен быть он.

Он повернулся ко мне:

– Ты уверена?

– Зачем мне все это придумывать?

– Это не ответ.

– Да, я уверена, – сказала я. – Не в том, что это Кабул, а в том, что я это вижу.

– А что еще это может быть?

Я не стала отвечать на этот вопрос.

Роджер потянулся к ручке двери.

– Стой! – воскликнула я. – Ты что делаешь?

– Открываю дверь.

– Нет! Нельзя! Мы знаем, что может произойти…

Роджер повернул ручку и потянул ее на себя. Дверь распахнулась, и в дом влетел ветерок, пахнувший пылью и порохом. Ничего не произошло. Все та же река, город, горы и господствующая над ними луна. Тогда я поняла. Я уже думала «вот и все», когда Тед вошел в Дом, но вот тогда действительно было все. Какую бы концовку эта история не имела, она начала разыгрываться в тот самый момент.

– Ну и? – спросил Роджер.

Слезы хлынули из моих глаз. Он явно ожидал совсем не этого. Его выражение – смесь надменности, торжества и страха – сменилось замешательством.

– Вероника?

– Ничего не изменилось, – всхлипнула я. – Ты счастлив? Ничего не изменилось.

– Но…

– Почему ты ничего не видишь? – воскликнула я. – Почему ты ничего не видишь: все ведь прямо у тебя под носом?

– Вероника…

– Разве ты не понимаешь, что все это значит?

– Конечно, я понимаю. Это значит, что мой мальчик вернулся ко мне. Мой мальчик наконец-то дома.

– Да чтоб ты провалился! – закричала я. – Хватит! Прекрати мне лгать! Ты что, не понимаешь, Роджер? Это конец. Конец, который уготовила для тебя та штука, с которой ты заключил сделку в своей камере. Вот куда тебя – нас – привело твое проклятие. И даже здесь, сейчас, почему ты не прекратишь этот цирк?