пароме отправились на остров Харбор-Айленд, знаменитый своими пляжами и дорогими курортами. Фишер часто ездил в январе на Багамы – плавать, играть в теннис, общаться с друзьями, тоже любившими Харбор-Айленд и тоже приезжавшими туда в это время года.

Как свидетельствует дневник Берберовой, первая неделя на острове прошла очень празднично, но 11 января праздник был нарушен: вечером Фишеру стало плохо с сердцем[892]. А 12 января его погрузили на лодку (туда же сели Рандалл и местный врач) и отправили в Нассау, чтобы оттуда доставить самолетом домой. Все происходившее напомнило Берберовой рассказ Бунина «Господин из Сан-Франциско», и эту ассоциацию она не преминула отметить в дневнике[893]. Сама она осталась на Харбор-Айленде, но это удивления не вызывает: с Фишером было естественно ехать Рандалл. Однако дневниковые записи, сделанные Берберовой в эти дни, не могут не удивить: они лишены какой бы то ни было эмоциональной окраски. Сразу после рассказа о спешной эвакуации Фишера, у которого, очевидно, случился четвертый инфаркт, идут сведения о том, с кем именно в этот вечер Берберова ужинала. На следующий день, 13 января, она дала лишь краткую сводку погоды, отмечая, что было тепло, зато запись от 14 января гораздо более пространна.

Берберова излагала содержание телеграммы Рандалл, сообщавшей, что Фишера не удалось довезти до Принстона и пришлось поместить в маленький госпиталь по дороге. К этой информации Берберова добавила, что вернувшийся врач сообщил «об остановке пульса на самолете» и выразил надежду, что «мозг не поврежден». Заключала эту запись фраза о том, что знакомые дамы настойчиво убеждали Берберову, что ей надо «выйти замуж»[894]. Почему она сочла нужным об этом написать, не совсем понятно, но скорее всего, Берберова истолковала такой разговор как комплимент своей удивительной моложавости и пыталась таким образом поднять себе настроение.

Между тем состояние Фишера стремительно ухудшалось. 15 января Берберовой позвонила Рандалл и сказала, что в 7 часов вечера Фишер скончался[895]. Это известие не помешало Берберовой провести на Харбор-Айленде весь срок до конца и вернуться в Принстон только 21 января. Оставшиеся дни она явно старалась провести с максимальной пользой для здоровья, ежедневно отмечая в дневнике, что загорает, плавает, гуляет, читает, немного работает. Берберова не забыла отметить и ужин с шампанским, а также обеды и завтраки со своей новой знакомой – Дороти Фосдик, одной из первых американских женщин-политологов. По приезде на Багамы их познакомил Фишер, они сразу друг другу понравились и стали проводить много времени вместе.

Именно в письме Фосдик Берберова сочла нужным признаться, что, вернувшись в Принстон, она окончательно осознала всю тяжесть происшедшего, но старается держаться. Чтобы это продемонстрировать, Берберова прямо в следующей фразе писала, что обретенный на Багамах загар почти не сошел и по-прежнему вызывает комплименты и что у Фосдик, наверное, загар еще тоже держится[896]. Затем Берберова снова вернулась к разговору о Фишере, сообщая, что несколько дней назад в Школе общественных и международных отношений имени Вудро Вильсона состоялась гражданская панихида, на которой Джордж Кеннан произнес блестящую речь[897].

После панихиды прах Фишера был развеян в Принстоне его сыновьями – Виктором и Джорджем. Как Виктор напишет в своей автобиографической книге, они с братом опорожнили урну в маленькую речку, чтобы пепел попал в результате в Атлантический океан, который столько раз пересекал их отец, отправляясь в очередной вояж по Европе [Fischer 2012: 252].

Берберову, однако, на эту церемонию не пригласили, хотя она давно была знакома с Джорджем. Сыновья Фишера, с юности переживавшие за брошенную мать, относились враждебно ко всем отцовским «пассиям», в том числе и к Берберовой. И хотя она неоднократно пыталась растопить лед, это ей не удалось.

Впрочем, то, что прах Фишера был развеян без ее участия, вряд ли огорчило Берберову: сентиментальностью она не отличалась. К тому же у нее имелась гораздо более интересная тема для разговора со знакомыми в Принстоне: обстоятельства эвакуации Фишера с Багам. Эту тему Берберова затронула, в частности, в письме Кларенсу Брауну, который находился в тот момент в отъезде. Сообщив, что она недавно вернулась с Багам, Берберова продолжала:

Там мне представилась возможность наблюдать, как Луи Фишера увозили с нашего безлюдного острова на лодке с маленьким фонарем на корме – это было совершенно как в бунинском рассказе «Господин из Сан-Франциско». Фишер умер 15-го, причем из всех возможных городов и городков мира смерть настигла его в местечке Накенсек, что напомнило мне венчание Бальзака в Бердичеве. Но довольно литературных ассоциаций…[898]

Откровенно иронический тон письма свидетельствует об отсутствии особой скорби, хотя нельзя исключить, что Берберова специально взяла такой тон в письме Брауну, который не мог не знать о ее романе с Фишером и всех связанных с этим пертурбациях. Но что бы Берберова ни испытывала в первое время, с каждым следующим годом ее отношение к Фишеру становилось все более отчужденным, а затем и остро неприязненным.

Этому, несомненно, способствовало ее знакомство с хранившимся в Принстоне архивом Фишера, где Берберова побывала в связи с работой над «Железной женщиной». В этом архиве, аккуратно разобранном его сыном Джорджем, Берберова без труда обнаружила нужные документы, но одновременно не могла не наткнуться на другие небезынтересные для себя материалы. А именно на любовные письма от многочисленных женщин, в том числе и от Дейдры Рандалл. Из этих писем Берберова, очевидно, узнала немало нового, что прямо повлияло на ее желание поведать читателям о своих собственных отношениях с Фишером. В «Железной женщине», как уже говорилось, она называет его «соседом по Принстону» [Берберова 1981: 270].

Когда же позднее Берберова стала работать над планом «Книги», то сюжет о Фишере она озаглавила не просто нейтрально, а недвусмысленно жестко. Под номером 4 мы находим такую строчку: «Луи Фишер (Господин из Сан-Франциско) болезни и смерть»[899]. Определяя Фишера как «господина из Сан-Франциско», Берберова давала понять, что сходство между ним и героем бунинского рассказа она видела не только в обстоятельствах их смерти, но и в характерах – жадных до земных удовольствий, холодных, до предела эгоцентричных.

Другое дело, что продолжение автобиографии так и не было Берберовой написано. А потому можно только гадать, что она рассказала бы в этой книге о Фишере и насколько рассказанное ею соответствовало бы встающей из документов реальности.

РОБЕРТ ОППЕНГЕЙМЕР

Когда Берберова переехала в Принстон, она, безусловно, знала, что там работает Роберт Оппенгеймер, основатель и директор Института перспективных исследований, ставшего под его руководством одним из крупнейших центров теоретической физики. Но, разумеется, Оппенгеймер был прежде всего знаменит не как администратор и даже не как выдающийся физик, а как создатель ядерного оружия. Он стал известен в этом качестве после бомбардировки Японии в августе 1945 года, когда публика узнала о работе над атомной бомбой в рамках так называемого Манхэттенского проекта. Успешное завершение этого проекта принесло Оппенгеймеру всемирную славу, а также обусловило триумфальный взлет в карьере. Вскоре после войны он занял важную государственную должность – главного советника Комиссии США по атомной энергии.

Однако в начале 1950-х годов у Оппенгеймера начались неприятности, в результате которых он стал также известен как одна из «жертв маккартизма». В 1954 году его тянувшиеся с довоенных времен коммунистические связи дали повод к началу судебных слушаний, закончившихся крайне неблагоприятным для Оппенгеймера образом: он был признан недостаточно благонадежным и лишен допуска к секретной работе.

И хотя Оппенгеймер продолжал