это тоже очень важно. Напоминаю о духах – если Вас это не затруднит – флакон в полторы унции БАНДИ фирмы ПИГЭ[837].

Фишер не забыл купить Берберовой духи, а также выполнить другую, главную просьбу. Вернувшись в конце путешествия в Лондон, откуда он, как обычно, отплывал в Америку, Фишер смог встретиться и побеседовать с Будберг. Приехав в Принстон, он дал Берберовой детальный отчет об этой встрече, воспроизведенный, как было сказано ранее, в «Железной женщине».

* * *

Берберова, разумеется, постаралась не остаться в долгу. Несмотря на исключительную занятость (преподаванием, правкой сценария Нагибина для фильма о Чайковском, поисками переводчика для «Курсива»), Берберова продолжала усердно работать над редактурой перевода «Жизни Ленина». Фишер, конечно, испытывал благодарность, но начиная с октября 1966 года, как это явствует из дневника Берберовой, они почему-то видятся редко. Новый год, к примеру, они встречали порознь, порознь провели и зимние каникулы. Берберова уехала к морю и солнцу в Пуэрто-Рико, а Фишер остался в Принстоне. И хотя она его всячески зазывала к ней присоединиться, Фишер утверждал, что не может себе позволить оторваться от письменного стола.

В посланной Берберовой в Пуэрто-Рико открытке Фишер писал, как он много работает, а также сообщал, что начиная с января будет часто ездить по делам в Нью-Йорк. Однако, как стало ясно позднее, одной (а возможно, и главной) из причин для этих поездок была Дейдра Рандалл, снова появившаяся на горизонте. И хотя Фишер, видимо, старался этот факт по возможности скрыть, Берберова недолго оставалась в неведении. К тому же вскоре стало известно, что в свою ежегодную поездку летом в Европу Фишер собирается взять с собою Рандалл – в качестве ассистентки. Трудно представить, что такой поворот событий оставил Берберову равнодушной, но, судя по всему, она решила не выяснять отношений, хотя определенные выводы сделала.

В конце апреля Берберова и Фишер должны были вместе ехать в Калифорнию на конференцию, посвященную пятидесятилетию Октябрьской революции, но у Фишера случился инфаркт, уже второй по счету. Берберова отвезла его в больницу, где ежедневно его навещала, но на конференцию все же поехала, хотя состояние Фишера продолжало оставаться серьезным и речь о выписке даже не шла.

Поездка в Калифорнию была для Берберовой очень насыщенной. Она встретилась со своим давним знакомым – политологом Фредом Уорнером Нилом, профессором Клермонтского колледжа и главным организатором этой конференции. Берберова сделала, как обещала, доклад (тема: влияние Октябрьской революции на литературный процесс в России), увиделась со многими из работавших в Калифорнии коллег и, в частности, провела полдня с Владимиром Марковым[838].

Однако главным событием этой поездки для Берберовой стало общение с молодым преподавателем одного из колледжей Лос-Анжелеса, Гилом Алкайром. Они уже встречались на славистских конференциях, и Алкайр – на правах коренного калифорнийца – предложил покатать Берберову по окрестностям. В ее дневнике об этом рассказано так: «В 4 ч<аса> началось что-то похожее на неожиданное счастье – молодость, свежесть, вдохновение, радость улыбок и т. д. Пришел Г<ил>. С Г<илом> поехали выпить на берег Тихого океана… Сидели нежно и радостно, я совсем влюбленная, и он, кажется, тоже немножко»[839]. На следующий день Берберова улетала домой и, прилетев, записала в своем дневнике: «Было так хорошо вспоминать вчерашнее и по-молодому мечтать о первом его и моем письме»[840].

Алкайр был моложе Берберовой на двадцать с лишним лет, и, как покажет дальнейшее, совершенно не разделял ее романтических чувств. Однако Берберова будет упорно цепляться за эту иллюзию, атакуя Алкайра телефонными звонками и письмами[841]. Трудно сказать, насколько это увлечение Берберовой было серьезным, но ей, безусловно, очень хотелось, чтобы роман состоялся хоть в какой-нибудь форме. В этом, похоже, ей виделась возможность взять реванш в отношениях с Фишером, отплатив ему той же монетой.

Но, так или иначе, поездка в Клермонт и надежда, что флирт с Алкайром будет иметь продолжение, помогли Берберовой справиться с обидой на Фишера и без особой натуги настроиться на дружеский лад. Неслучайно с момента возвращения из Калифорнии имя Фишера начинает постоянно мелькать в ее дневнике: она исправно ходит к нему в больницу, после выписки навещает дома, они вместе гуляют.

Нельзя исключить, что не меньшую роль сыграл в этом смысле и сам инфаркт Фишера, оказавшийся очень обширным (его продержали в больнице целых пять недель). Этот инфаркт заставил Берберову всерьез задуматься о том, хотела бы она взвалить на себя заботу о столь больном человеке. Роль сиделки ее прельщала мало, и Берберова была совершенно не против уступить эту роль Рандалл, с которой Фишер все-таки отправлялся в Европу, хотя и не в мае, а в конце августа[842].

Поскольку Фишер, как обычно, прибывал сначала в Лондон, Берберова дала ему поручение узнать про Будберг. Это поручение он не замедлил исполнить, сообщив Берберовой, что «Леди» в Москве, где ее встречают по-царски[843]. Что же касается ее лондонской жизни, то Фишер сообщал, ссылаясь на осведомленный источник, что несколько лет назад Будберг оказалась в бедственном финансовом положении и друзья «собрали ей семь (7) тысяч фунтов»[844]. Фишер также докладывал со слов одного из лондонских издателей, что Будберг отказалась писать мемуары, хотя получила ряд очень заманчивых предложений. А в конце добавлял, что она, по слухам, не расстается с бутылкой водки[845]. Как свидетельствует сохранившееся в архиве Берберовой письмо, информацию о Будберг она тщательно подчеркнула карандашом и в дальнейшем использовала, уже не ссылаясь на Фишера, в «Железной женщине»[846].

В своем ответном письме Берберова писала:

Леди в Москве – я потеряла аппетит и сон. Итак – все ясно. Поехала умирать на дорогую родину, после того как верой и правдой служила ей сквозь 47 лет. Она НЕ МОЖЕТ написать воспоминаний: во-первых, у нее нет языка, русский она никогда не знала, а английский у нее слишком беден. Прочтите ее переводы Горького на английский, и Вы увидите, что это такое – детский лепет. Во-вторых, трое (sic! – И. В.) ее детей, рожденные между 1910 и 1915 гг., женаты на светских и буржуазных особах Англии, теперь уже и внуки имеются в «обществе» – какого черта ей разоблачать себя перед ними. У бабушки есть гордость, и она совсем не хочет портить музыку своему потомству. Мечтать о ее мемуарах совершено праздное занятие[847].

К разговору о Будберг Берберова снова вернется в середине октября. Зная, что Фишер отбывает в Америку из Лондона, она обратилась к нему со следующей просьбой: «Узнайте, уехала ли Леди н а в с е г д а (т. е. ликвидировала ли квартиру) или только в гости»[848].

Добыть эту информацию Фишеру было несложно. И, хотя принять его Будберг не могла (из-за обострения артрита), они говорили по телефону. Фишер спросил о поездке в Россию, но Будберг эту тему развивать не стала, отметив лишь приятное путешествие по Волге. Кроме того, Фишер узнал от знакомых, что Будберг работает с известным английским театральным импресарио, помогая ему отбирать пьесы для постановки[849]. И хотя добытые Фишером сведения были достаточно скудны, ответ на свой главный вопрос Берберова получила.

Другая важная тема в переписке Берберовой и Фишера той поры – Светлана Аллилуева. Приехав в декабре 1966 года в Индию, чтобы захоронить прах мужа, индийского коммуниста, Аллилуева попросила политическое убежище в американском посольстве в Дели. Это событие не могло не взволновать Фишера, неоднократно писавшего о Сталине, личность которого не переставала его