Неудивительно, что ему не терпелось познакомиться с дочерью Сталина, которая вскоре должна была приехать в Америку (все необходимые формальности взял на себя Джордж Кеннан, опекавший ее с самого начала). Аллилуева появилась в Америке в конце апреля 1967 года (этот факт был специально отмечен в дневнике Берберовой), но Фишер к тому времени уже лежал в больнице с инфарктом, от которого долго не мог оправиться, а когда оправился, то отбыл в Европу на два с лишним месяца.

Однако, будучи в Европе, Фишер внимательно следил за всеми связанными с Аллилуевой новостями и особенно ждал появления ее книги «Двадцать писем к другу», рукопись которой она захватила с собой из Москвы. Книга должна была выйти на Западе осенью, но вскоре появилось пиратское издание, сделанное по оставшейся в Москве копии (ее доставил на Запад Виктор Луи). Это издание, как Фишер узнал от знакомых, содержало ряд цензурных купюр: была выброшена, в частности, история романа юной Аллилуевой со сценаристом А. Я. Каплером, которого Сталин спешно отправил на десять лет в Сибирь[851].

Фишер тут же передал эти подробности Берберовой, но она не проявила ни интереса, ни сочувствия, отозвавшись об Аллилуевой так: «Она здесь на интервью сказала, что книга ее будет НЕ политическая, а интеллектуальная. <…> Она не пропадет, нахальство ее совершенно изумительно. Цель ее – найти мужа, свить гнездышко и существовать безбедно»[852]. Берберова также сообщила Фишеру, что у Аллилуевой проблемы с издательством и что она выгнала одну переводчицу и наняла другую[853].

Фишера несколько озадачила столь резкая реакция Берберовой на Аллилуеву. В своем следующем послании он попытался ее успокоить, но без особого успеха. Отвечая (видимо, для внятности) на этот раз на английском, Берберова вернулась к той же теме с еще большим жаром. Комментируя очередной отрывок из книги Аллилуевой, появившийся в газете «The New York Times», Берберова писала:

Американцы ВСЕ в ужасе. Патришия Блейк сказала, что наш общий друг (мой и Ваш) Дж<ордж> К<еннан> попросил ее перевести книгу, но она отказалась, потому что за всем этим стоит ЦРУ. Дж<ордж> К<еннан> считает, что Светлана – Толстой + Достоевский. <…> Люди (из университета, а также соседи) считают, что все это – позор. <…> Бедный папочка был жертвой: он делал то, что ему говорил делать Берия (Ежов не упомянут вообще), от бедного папочки так хорошо пахло, бедный папочка был жесток с бедной мамочкой. 30 лет назад люди были настолько честными, что кончали с собой, если что-нибудь им не нравилось… Все это мне настолько отвратительно, что я не могу ни о чем другом думать. <…> Я пытаюсь представить себе дочку Гитлера, написавшую в СВОИХ мемуарах о СВОЕМ бедном папочке…[854]

Фишер, в принципе, не спорил с Берберовой, но все же заметил, что книга Аллилуевой «содержит важную информацию о личной жизни Сталина, которая раньше нам была недоступна»[855]. Впрочем, Фишер тут же резко сменил тему, очевидно, не желая продолжать разговор, но Берберова не захотела принять это во внимание. Когда книга Аллилуевой вышла в свет и появились первые рецензии, Берберова поспешила перечислить в письме Фишеру все негативные отзывы, явно собираясь их с ним обсудить[856]. Фишер, однако, не только не стал обсуждать эти отзывы, но написал Берберовой, что закончил книгу Аллилуевой и нашел ее «очень интересной»[857].

Это известие повергло Берберову в столь сильный шок, что она истерически (и опять на английском) стала заклинать «дорогого Луи» ни с кем своим мнением не делиться, ибо он сразу «потеряет всю свою популярность»[858]. Правда, и в начале, и в конце письма она просила Фишера не сердиться на нее за откровенность, но он, очевидно, и не сердился, а просто не стал придавать ее словам никакого значения. К разговору о книге Аллилуевой они, видимо, больше не возвращались.

Конечно, Берберова и Фишер обсуждали в своих письмах не только Аллилуеву и Будберг. Фишер, в частности, не раз осведомлялся, как продвигается дело с «Курсивом», а также спрашивал Берберову, что привезти ей в подарок из Парижа. И хотя этот второй вопрос она упорно игнорировала (руководствуясь все тем же принципом: «Столько просьб у любимой всегда! У разлюбленной просьб не бывает…»), Фишер был твердо намерен вернуться с подарком. Он, очевидно, решил, что надежней всего подарить Берберовой ее любимые духи, и в следующем письме как бы вскользь упомянул, что «послал Дейдру купить ей “Банди”»[859]. Это сообщение Берберова также оставила без внимания, но подарок, естественно, приняла.

Зная, что Фишер и Рандалл прибывают в Америку 1 ноября, Берберова пригласила его в тот же вечер на ужин, добавляя, что если он хочет, то может привести с собой и Дейдру[860]. Фишер с удовольствием принял приглашение и, как свидетельствует дневниковая запись Берберовой, пришел к ней на ужин вместе с Рандалл и они достаточно весело отпраздновали встречу[861]. Судя по дневнику, Берберова виделась с Фишером в этом месяце часто, они вместе ходили голосовать, он не раз заходил к ней вечерами на чай. Фишер, безусловно, ценил, что Берберова приняла возобновление его романа с Рандалл совершенно спокойно или, во всяком случае, сделала вид, что спокойно.

Впрочем, было понятно, что только на этом условии Фишер мог остаться в жизни Берберовой хотя бы в качестве друга, а он ей был важен и в этом качестве, и даже, возможно, в этом качестве особенно.

А потому Берберова держалась с Рандалл любезно, хотя и несколько свысока, но та принимала это как должное, причем не только в силу разницы в возрасте. Собственно, разница в возрасте была главным преимуществом Рандалл (ей было тридцать, а Берберовой – шестьдесят шесть), но во всех остальных аспектах она охотно признавала ее превосходство. В одном из адресованных Берберовой писем Рандалл, в частности, писала: «На мой взгляд, Вы представляете собой удивительный сплав Элеоноры Рузвельт в смысле человеческой теплоты, Джеки Кеннеди в смысле вкуса и элегантности, Эдит Ситуэлл в смысле писательского таланта, и я могла бы назвать еще многих выдающихся женщин»[862].

Рандалл, несомненно, отлично понимала, что отношения с Берберовой небезразличны для Фишера. Она, например, не уставала поражаться, что такой эгоцентричный человек, как он, позаботился послать Берберовой на пароход цветы, покупал ей духи, выполнял и другие ее поручения. «Я никогда не думала, что он способен это делать для кого бы то ни было», – признавалась Рандалл[863].

Словом, ей пришлось примириться с тем, что теперь они нередко проводили время втроем. Именно в этом составе, судя по дневнику Берберовой, они отправились на встречу нового, 1968 года к их общей знакомой по Принстону. Берберова перечисляет и других гостей, а заканчивает так: «Очень мило, интересно и одновременно весело. В 2 ч<аса> утра домой»[864].

* * *

Однако этот тройственный союз вскоре был разрушен. Его разрушила Светлана Аллилуева, появившаяся в Принстоне в ноябре 1967 года и решившая там обосноваться. Этому решению непосредственно способствовал Джордж Кеннан, снявший ей в Принстоне дом. В гостях у Кеннана Аллилуева и познакомилась с Фишером, который тут же вызвался ее опекать: помог ей открыть банковский счет, объяснил, как пользоваться чековой книжкой [Sullivan 2015: 350–351]. Аллилуева, несомненно, привлекала Фишера не только как дочка Сталина, но также как сравнительно молодая (ей недавно исполнился