Но даже самые вопиющие случаи экономических провалов необходимо рассматривать в контексте снижавшейся смертности. Отсутствие эпидемий чумы и повышенное внимание к санитарно-гигиеническим условиям могут объяснить положительные изменения в данной сфере. Влиятельный лондонский врач Джон Кокли Леттсом как-то заметил: «Люди поняли, что большинство заболеваний можно побороть, обеспечив доступ свежего воздуха, чистоту, а также заботу и поддержку для больного». Впрочем, новые методы были по душе не всем. В 1768 году толпа подожгла городскую больницу в Питерборо, где проводилась вакцинация.

Количество новорожденных, умерших в британском родильном доме в Холборне, снизилось с одного ребенка на 15 новорожденных в 1750-х годах до одного на 118 новорожденных на рубеже XVIII–XIX веков. Во время своих путешествий в 1770-х годах Джон Уэсли наблюдал толпы детей, которые, казалось, и составляли основное население городов и деревень. В 1726 году продолжительность жизни в среднем составляла не более 25 лет; к 1820-м годам этот показатель достиг 41 года. Тем не менее продолжительность жизни оставалась крайне низкой в городах, недавно переживших индустриальный бум.

Пожалуй, невозможно измерить масштаб тех последствий, которые повлекли за собой промышленные трансформации XVIII века. Это комплекс столь разнообразных сил и событий, что его, пожалуй, следует рассматривать как естественный феномен со всеми сопутствующими случайными обстоятельствами, сопровождающими подобное событие. Тем не менее мы можем сделать некоторые предварительные выводы. Согласно Томасу Харди, люди теперь служили дыму и пламени, а не морозу и солнцу. Они привыкли к машинам и часам, работали за зарплату, а не за пропитание и не имели личного интереса в том, что производили. Природа семьи и домашнего хозяйства претерпела коренные изменения.

Англия перестала быть преимущественно аграрной страной, какой она была на протяжении примерно 10 000 лет. Естественная иерархия власти, основанная на количестве земли, потеряла актуальность; два нераздельных принципа – обычай и уважение к прошлому – сходили на нет. Покровительство сильных мира сего более не имело прежней силы, поскольку средний класс стремился расширить свое политическое и экономическое влияние. Отмена законов о профессиональном обучении ремеслу и отказ от фиксированной цены на хлеб, в результате чего цена на этот продукт определялась конъюнктурой рынка, положили начало экономике, основанной на конкуренции и личной выгоде.

В связи с этим трудовое население, рабочий люд вскоре стали классом отверженных. Смешивать высшее и низшее сословия считалось столь же невозможным, что и растворять масло в воде. Один работодатель, которого Арнольд Тойнби процитировал в лекциях о промышленной революции, сказал: «Между работодателем и работником не может быть согласия, поскольку работодатель заинтересован в том, чтобы получить максимальный объем работы за минимально возможную плату».

Профессиональные ремесленники перестали ассоциировать себя с ручным трудом и отказались от сотрудничества с рабочими; ранее при налаживании производственных процессов фабрикант, занимавшийся металлическими изделиями, мог проводить вместе с рабочими целый день, надзирая за ними и помогая им, однако теперь подобное сотрудничество уходило в прошлое. Сэмюэл Курто подумывал о карьере гравировщика на семейном заводе по изготовлению шелка, однако отец сказал ему: «Кажется, ты забываешь, что ручной труд – пусть и самого высокого класса – крайне редко ценится так же высоко, как предпринимательство – то есть те виды ремесел или способы производства, которые позволяют нам извлекать прибыль из деятельности, в которой занято много людей».

Те, кто был связан с «простым ручным трудом», теперь перебирались на окраины города, постепенно отделяясь от более благополучного населения. Ремесла, которыми всегда занимались поближе к улице (например, перчатки выставлялись в главной витрине лавки, так было заведено и у отца Шекспира), теперь задвигали в дальние комнаты, а парадные помещения отводили для сна и еды.

Аналогичные изменения происходили и в сельском хозяйстве. Мелкие фермы уходили в прошлое, а на их месте возникали крупные фермы с огороженной территорией. Мелкий фермер уступал дорогу крупному земледельцу, который, в сущности, являлся аналогом фабриканта в сельских декорациях; он получал огромную прибыль, которая обеспечивалась за счет доступности еды. Когда-то рабочий был членом домохозяйства, садился с фермером за один стол, однако это равенство ушло в прошлое. По словам Арнольда Тойнби, один рабочий жаловался на то, что «фермеры совершенно нас не замечают, словно мы бессловесные твари; они отправляют нас есть корки у канавы». Рабочие на фермах теперь селились в самых настоящих бараках.

Жесткое разделение общества на классы могло иметь опасные последствия. Благодаря внедрению образования, пусть и самого примитивного, молодые рабочие становились более грамотными, а значит, лучше представляли все многообразие возможностей этого мира. В отличие от предыдущего поколения они не проявляли смирения и покорности, их не так-то просто было повести за собой или запугать. Новые люди несли новые идеи. Так, например, уже с периода первых профессиональных объединений можно проследить формирование первой организации рабочих, которая ратовала за общее дело. Это движение в конце 1830-х годов повлекло за собой возникновение чартизма[205]. Связи между слоями или классами общества были разорваны, людей все чаще охватывала целеустремленность, нетерпеливое беспокойство или замешательство.

Считается, что в конце XVIII и начале XIX века преступность в Англии выросла до беспрецедентного уровня, особенно в новых урбанизированных и промышленных районах. Возникла необходимость надзирать за людьми с большей строгостью и организованностью. В 1792 году появились магистраты лондонской полиции (London Police Magistrates)[206], а вскоре по их образцу в других городах стали появляться оплачиваемые магистраты. Большую часть XVIII века тюрьмы представляли собой большие, кишевшие паразитами темницы, в которых содержались самые разные преступники; к 1789 году врач и тюремный реформатор Джон Говард предложил новую модель «постоянной, строгой дисциплины в исправительных домах»; другими словами, он отстаивал современный формат тюрьмы, которую можно считать плодом промышленной революции.

Горькие жалобы сыпались отовсюду. Некоторые сетовали на изменение ландшафта: в долинах выросли заводы, а там, где некогда высились огромные скалы, теперь на каменоломнях добывали известняк. Как метко заметил Джон Бриттон, земля «завалена собственными потрохами». Уильям Блейк верно усмотрел суть нового порядка и правильно определил его последствия: