— Многие сомневались и не верили, когда впервые явился Христос. Я поведала чистую правду, больше сказать нечего.

— Скромничаете, сударыня… Хотя Клейборн расписала ваши актерские таланты. Вы ж признались, что солгали Джонсу. Пусть из нужды, но солгали.

— Не в главном.

— Посещение рая, встреча со Всевышним и Его Сыном — не главное?

— Настолько главное, что словами не выразишь. Тогда не смогла и сейчас не умею. Но сие произошло, я удостоилась встречи с Иисусом Христом и Его Отцом, что наполнило душу мою величайшей радостью и неземным блаженством.

— Подобает ли Всевышнему облик крестьянина, а Спасителю — косаря?

— По-твоему, Бог не Бог, ежели не восседает на небесном престоле, а Иисус не Иисус, коль не стенает на кресте? И ангелы не ангелы, ежели бескрылы, а вместо лиры иль трубы держат серп? Поверь, неисчислимы сатанинские облики фальшивого благочестья. Глазами видишь лишь тень, но душою я узрела свет — свою первую и последнюю любовь.

— Стало быть, гляди не гляди, увидишь одну фальшу? Так, что ль?

— Глаза зрят лишь телесное, но не свет, единственную верную истину. Ни мне, ни тебе, ни кому другому по наружности не отличить ложь от правды.

В результате сей короткой дискуссии Аскью попадает в затруднительное положение, хоть виду не подает. Современный человек ни на секунду не усомнился бы в том, что Ребекка лжет или, по крайней мере, сочиняет. В ту пору боги уже не спускались на землю (ну разве что Дева Мария, делавшая исключение для темных средиземноморских крестьян), и всякие разговоры об их явлениях добрые протестанты презрительно воспринимали как жульничество католиков. Однако тогдашние англичане, даже образованные, еще были весьма далеки от нашего неверия в сверхъестественное. Скажем, Аскью верит в призраков; сам он ни одного не видел, но так много о них читал и слышал (причем не только от старух и дурачков), что волей-неволей чему-то поверишь. Привидения и духи были детищем не разыгравшегося праздного воображения, но самого настоящего мрака, в каком пребывала плохо освещенная малолюдная Англия, ибо тогда во всей стране народу проживало меньше, чем в нынешнем лондонском квартале.

Безусловно, Аскью поддерживает отмену «Закона о ведьмах», похеренного в том самом году, хотя в Шотландии его бы оставил. Одобрение его вызвано тем, что суды над ведьмами, о которых он наслышан и которые в юности посещал, ассоциируются с приговором к позорному стулу, несовершенным законом и спорными доказательствами. Он не утверждает, что колдовства не существует вовсе, но готов согласиться: худшие его проявления канули в вечность. Невозможно представить, что где-то в девонширской глуши еще сохранились злобные карги, по древним правилам устраивающие шабаш. Нюх стряпчего подсказывает, что девять десятых правды Ребекка прячет в своих божественных видениях (чему можно противопоставить собственные сведения о хозяйском сыне и стародавнюю неприязнь к нему, скрытую за почтением к высокому рангу), но ведь остается еще одна десятая неуловимой правды, которая изводит, точно заноза.

— Значит, показанья не меняете? Повторяю: худого не будет.

— От правды худого не жду. Не меняю.

— Что ж, сударыня, я оказал вам большую любезность, кою в суде никто не предложит. Вы ею не воспользовались. Быть по сему, но потом не жалуйтесь, коли вас уличат во лжи. Начнем с присяги. — Сев за стол, Аскью бросает взгляд на секретаря: — Записывайте.

В: Станем придерживаться того, что зрят глаза, хоть оно и обманчиво. Значит, до появленья его сиятельства в борделе ты с ними не встречалась? Так?

О: Да.

В: И ничего об них не слышала?

О: Нет.

В: Часто ли желанье приобресть твои услуги сообщалось загодя?

О: Часто.

В: Так поступили и его сиятельство?

О: В гроссбухе Клейборн он значился как приятель лорда В., записанный супротив моего имени.

В: Задолго до визита?

О: Меня известили в день его прихода.

В: Сие обычная практика?

О: Да.

В: Стало быть, запись ты не видела, ее просто зачли?

О: Я уж сказала, что лишь потом узнала, кто он.

В: Ты выбиралась в город — на вечеринки, в театры, игорные дома?

О: Изредка, но не одна.

В: А с кем?

О: Шлендать нас отпускали в сопровождена громил Клейборн.

В: Что делать?

О: Заманивать клиентов в бордель. Тем, кто, исходя слюной, просил об встрече, мы говорили, что сие возможно лишь в нашем заведенье.

В: А тайком?

О: Света белого не взвидишь, ежели мадам узнает.

В: Накажут?

О: Заставят «откушать» с громилами. Так сие называлось. Что там твоя каторга! Вот наши правила. Мы говорили: лучше сдохнуть, чем этак откушать.

В: Тебя так наказывали?

О: Я видала тех, кто «откушал».

В: Однако ты появлялась в публичных местах. Не могли его сиятельство тебя заприметить?

О: Не знаю, я его не видела.

В: А Дика?

О: Нет.

В: Позже его сиятельство не обмолвились, дескать, прежде тебя видели и давно искали встречи… иль что-нибудь в этаком роде?

О: Нет.

В: Однако они могли об тебе прослышать, верно? Молва-то ходила.

О: Увы.

В: Так-с… Хоть раз кому-нибудь пожаловалась на свою злосчастную долю, от коей хотела б избавиться?

О: Нет.

В: Товаркам не плакалась?

О: Им не доверишься. И никому другому.

В: Не странно ль усердье его сиятельства, не смогшего вкусить от твоих прелестей?

О: Казалось, он питает надежду.

В: Не было ль намеков, что ты выбрана для иной цели?

О: Ни малейших.

В: Они расспрашивали об твоем прошлом?

О: Два-три вопроса, не больше.

В: Интересовались твоей жизнью в борделе? Мол, часом, не надоело ль?

О: Он не уподоблялся другим мужчинам, кого подхлестывает страх перед собственным грехом.

В: Как так?

О: Лучше ль, когда человек страшится греха, но все равно грешит? На пике животной страсти одни сквернословят, другие называют шлюху именем жены и даже, прости их Господи, матери, сестры иль дочери. Третьи немы, точно самцы, оседлавшие бессловесную самку. Мерзостны все, но последние меньше.