тревоги, но вражеские самолеты над городом не появлялись. Зато наши «шмели» гудели в голубом небе. Их было около 30 штук, больше Лагги. Обозленный неудачей противник начал зверски обстреливать город. Сегодня снаряды ложились напротив нашего завода за Невой и частично на площади Труда. Снаряды с воем пролетали через наши головы. Вот где-то рванула фугасная бомба. Под ногами неприятно задрожал пол. Так как тревоги не было и самолетов не видно, следовательно, взорвалась бомба замедленного действия. Со дня на день ждем химического нападения во взаимодействии и высадкой десанта. Противогазы всегда при себе.

Много людей берут в армию и сразу же направляют в действующие части. Это обстоятельство проливает свет на разговоры о наступлении немцев. Говорят, что Гитлер заявил в Рейхстаге, что если немцы проиграют битву за Ленинград, то проиграют всю войну. Говорил ли он что-нибудь подобное – не знаю, но это вполне реальное умозаключение. ‹…›

18/V-1942 г[ода]

Бурная страшная ночь. В 22:30 мы возвратились с П. М. из филармонии (смотрели и слушали посредственный концерт, хотя и с участием заслуженных и народных артистов). В одиннадцать скромно поужинали и разошлись по кроватям, слушая «Последние известия», под которые сладко задремали. Около полуночи слышу взволнованный возглас:

– Александр Тихонович, Александр Тихонович…

Я просыпаюсь и не понимаю: в воздухе стоит грохот. В окне светло от вспышек разрывов. Сотни пушек выпускают в воздух огненный ливень.

– Немцы наступают на Ленинград, – сокрушенно произнес П. М. ‹…›

Быстро оделся и побежал в штаб МПВО, затем поднялся на вышку. Над Ленинградом висела корона из красных вспышек зенитных орудий и пулеметов. Осколки снарядов шумным дождем падали на землю. Вдалеке слышалось гудение самолетов. Канонада продолжалась 25-30 минут. Стрельба прекратилась разом, как будто выключили рубильник мотора, двигающего грозный агрегат. Воцарилась мертвая тишина. Так и не удалось установить, чем была вызвана эта получасовая канонада. Если это был налет, то почему не было сброшено бомб. Единственное правдоподобное предположение – это то, что противник бомбил передовые линии на подступах к Ленинграду. О количестве самолетов можно [судить] по словам работницы нашего завода Семеновой. Она заявила:

– Такого я еще никогда не слыхала. Очевидно, все небо было усеяно самолетами. О канонаде можно судить хотя бы потому, что невозможно было разговаривать со стоящим рядом человеком. Воздух был сплошь заполнен грохотом. Здания сотрясались, стекла дребезжали. От вспышек выстрелов на улице было светло. За все время осады с августа 1941 года я ничего похожего не видел и не слышал. Картина потрясающая.

Два дня назад проходил по набережной Жореса[55]. Если на тротуаре чисто, то в Неве у берега за парапетом навалены кучи мусора, тряпья, домашней утвари и всякого хлама. Усилиями трудящихся город очищен и таким образом ликвидирована опасность распространения эпидемии от наличия очагов заразы. Я с любопытством рассматривал эти блики войны и с каким-то знакомым чутьем искал что-то. Это что-то – трупы. Снег растает, и надо ожидать, что они появятся, т. к. они безусловно есть среди этого мусора. Против дома № 20 я увидел в воде труп ребенка лет 5-6. Он завернут в тряпье, на ножках чулочки, лежал, скорчившись в виде вопроса.

Больно сжалось сердце. А ведь их десятки тысяч. И все это наделал маньяк Гитлер. И так мне захотелось видеть своих ребяток, что просто грудь сдавило. Правда, они пока избежали подобной участи, но все равно терпят лишения вдали от папы. А маме от них наверняка достается. Верю, верю – тяжело. А тяжесть эта усугубляется еще неизвестностью о моем здоровье, так как каждый час может принести тебе смерть или в лучшем случае уродство. Живем под снарядами и бомбами. Сегодня ты, а завтра я. Никакой гарантии. В одну из теплых ночей снаряд может пожаловать тебе в комнату и сделать из тебя пыль. Хотя достаточно даже, если ударит просто в здание, и к чертям все полетит. Вероятность попадания снаряда исключительно велика. В Ленинграде нет ни одного дома, который в той или иной мере не пострадал бы от бомбежки или артобстрела. ‹…›

Вот вчера, например, мы ехали с П. М. трамваем № 7, и у меня почему-то мозг сверлила мысль: «Вот-вот ударит снаряд». И что же? Успели мы только зайти к Н. И., как начался обстрел Московского, Кировского, Октябрьского и Ленинского районов. А ведь только что проехали там. Стоило только сесть на следующий трамвай, как угадали бы в самое пекло обстрела.

Да что там говорить. Смерть кругом тебя ходит. В стену моего кабинета врезался осколок бомбы или снаряда, разбив предварительно окно и стеклянную дверь в соседнем необитаемом кабинете. Хорошо, что в то время я отсутствовал, не угодил под осколок. А вероятность большая, осколок летел в мою сторону на уровне головы (в момент сидения в кресле за столом).

18:30. Идет крепкий обстрел города примерно в километре от нас. Одновременно гремит гром и сыплет дождь. День теплый, градусов около 20, барометр мой показывает 775 мм. Странно, 775 мм и вдруг дождь. Значит, он врет или погода молниеносно изменилась, а он не успел своевременно среагировать.

24/V-1942 г[ода.] Воскресенье.

Я, Бодряков и П. М. идем удить рыбу. Исходили все места, но подходящего не нашли. Все заняты военными. Вернулись, стало быть, пустопорожними.

Не успели съесть скудный ужин, как близко раздался разрыв первого снаряда. За ним последовали второй, десятый, м. б., сотый. Снаряды ложатся перед заводом или перелетели через него. На этот раз завод не задело. Сохранившиеся стекла остались пока целы, хотя и дребезжали здорово. Мы с П. М. сочли благоразумным укрыться в переулке завода. Это скорее психологическое укрытие, чем физическое. Обстрел был массированный, продолжался 30 минут.

Экспромтом заехал Н. И., раскололи с ним и П. М. по рюмочке, закусили язычком с рисом. Это не аллегория, самым настоящим язычком закусили, да еще со свежим луком, который растет у меня на индивидуальном огороде, что организован на окне. Маловато, конечно, зато вкусно, а главное, без подготовки, на ходу.

В последнее время Н. И. настойчиво уговаривает меня согласиться стать его заместителем. Я говорю, что ни бельмеса не смыслю в его работе. Он возражает, что главное – голова на плечах, а она у тебя есть – остальное приложится. Главное заключается в том, что он очень недоверчив и редко близко сходится с людьми, тогда как я подкупаю своей непосредственностью, прямотой и честностью.

В принципе, я согласился, но не в этом проблема. Этого мало. Меня трудно отсюда выцарапать. Разумеется, захочет это сделать горком, то дело несложное. Но захотят ли? Будем зондировать почву. ‹…›