– Вчера еле-еле добрела домой, а сегодня, как услыхала по радио, что прибавили хлебца, вскочила как встрепанная, не чувствуя под собою ног.

– Да, теперь легче, – сказала другая.

– Ну еще бы, да ведь, кроме того, в два раза меньше будут вырезать крупяных талончиков в столовой. Теперь-то мы ожили. Проживем. А там посмотришь, и еще лучше будет.

Вот вам ленинградка (русская) – стоило немного прибавить продуктов, как сразу же положительная реакция: появился оптимизм и уверенность в своих силах. И эта женщина не исключение. Напротив, она в данном случае типична для подавляющего большинства ленинградцев.

Кроме прибавки хлеба мне стало неофициально известно, что на февраль по рабочей группе будут установлены след. нормы: мясо – 1500 г, масло – 800 г, сахар – 2000 г, крупа – 2000 г. ‹…›

Конечно, норма смешная. Что значит на месяц 2 кг крупы. Это – тарелка супа на день, но и это обнадеживает. Прибавки поднимают настроение, и если к этому добавить, что в декабре жители были вынуждены ограничиваться 125–250 г хлеба (да какого – с целлюлозой и посторонними примесями), то теперь заводы выпекают великолепный полноценный хлеб. Жить, конечно, можно. Важно приостановить вымирание населения. А потом само по себе войдет в норму.

Посудите сами… А, впрочем, давайте проследим по одному факту на мне, как отражается голод на человеке с точки зрения физиологической. Я человек от природы любящий красивое, приятно ласкающее взгляд. В мирное время, невзирая на близкое присутствие любимой жены, я не прочь был метать вожделенные взгляды на хорошеньких женщин. Сейчас же смотрю на оных, как евнух или старый импотент, нет желания искать ласку. Можно сказать, полная временная атрофия стремлений получить сладострастные переживания.

Я не исключение. С кем ни поговоришь, у всех подобное состояние.

У женского пола, очевидно, аналогичное чувство или отсутствие всякого чувства в этом смысле, т. к. ни одна из тех, которые когда-то восторженно отзывались обо мне, не остановят на мне даже взгляда. Просто не замечают. У всех одна мечта – поесть досыта, хотя бы хлеба с водой и солью, и этой мыслью поглощены буквально все, за исключением единиц, не испытывающих в Ленинграде голода.

На днях у нас в коридоре неожиданно появилась девочка лет четырех, прилично одетая. Вначале она молча сидела, а затем громко заплакала. Я спросил ее:

– Где твоя мамочка?

– Мамочка ушла за касей (кашей).

Прошло около 3 часов, а мама с кашей все не возвращалась. Значит, она подбросила девочку, надеясь, что о ней позаботятся. Мы приласкали девочку, накормили и на второй день разыскали мамашу.

– Ну что я могу поделать, – ответила она на заданный ей вопрос, – я сама умираю с голода, ну значит, и она обречена. ‹…›

Седьмого числа решил позвонить некоторым свои приятелям и справиться о состоянии их здоровья. Первому из них позвонил Мише Школярову, и что же я услышал в трубку:

– Он больше у нас не работает, т. к. 30 января умер…

Эта фраза резанула по нервам. Томительная дрожь пронзила тело с головы до ног. Не верю, как можно поверить, что Школяров умер от голода. Грустно, страшно неприятно слышать такие новости об одном из самых близких друзей, да еще каких.

Какой он был здоровенный мужчина. Прямо-таки столп, а вот свалился. Любил много и вкусно поесть. Товарищеский, компанейский человек, хорошо пел и вообще любил и понимал искусство, особенно вокальное. Занимался физкультурой, в частности был страстный любитель игры в городки. Был председателем городошной секции г. Ленинграда. Собственно, на этой почве и произошло наше с ним знакомство в 1928 году, с тех пор мы стали неразлучными приятелями. Пройдет некоторое время, окончится война, и соберутся уцелевшие на городошной площадке Народного дома, где Миша был душой всех затей, и начнут считать наши раны, товарищей считать. Кого еще не досчитаются, бог весть. Может, крепко поредеют наши ряды, тем более что многие физкультурники, в том числе и городошники, на фронте. Само собой разумеется, что вероятность погибнуть в бою очень большая, и мне, возможно, будет принадлежать честь сказать о покойном пару слов и почтить его вставанием.

Вот и сейчас стоит он передо мной как живой. Высокий, плотный, представительный, крепкий мужчина. Тем горше выносить утрату таких людей. Сколько горячих часов проведено вместе с ним за преферансом, биллиардом, городками, вкусным и обильным столом, роялем, патефоном, в театре, в разных городах СССР на соревнованиях по городкам (Москва, Харьков, Сталино, Сестрорецк, Ленинград и др.).

И вот теперь я не встречусь с ним на такой широкой базе. Диапазон наших взаимоотношений был слишком широк, и потому так тяжело мне переносить потерю такого человека. Пусть покоится твое тело, друг мой, безмятежно и спокойно. Твои стремления в области той же физкультуры будут осуществлены.

На первой же встрече с нашими общими друзьями подыму бокал за твое хорошее прошлое, и память о тебе будет долго жить в наших сердцах. Вечный покой тебе. Не исключена возможность, что еще многие из той орбиты найдут себе место рядом с Мишей.

Тяжело. О, как тяжело. Так томительно щемит сердце. Надежда на время, которое излечивает и более глубокие раны.

В связи со смертью Миши вспомнил товарищей по физкультурной деятельности, чьи фамилии со временем подзабыл. Память в последнее время подкачала на почве голодной жизни. Горькой будет возможная встреча, ибо каждый из нас узнает о трагической судьбе некоторых общих знакомых. Но она вместе с тем будет радостной, ибо уцелевшие в пекле войны (особенно ленинградцы) соберутся на праздник победы над злейшим и коварным врагом.

16/II-[19]42 г[ода]

‹…› Дни пошли радостнее, т. к. после хлебной прибавки стали выдавать продукты по февральской норме, в том числе: крупа – 1000 г, сахар – 300 г, мясо – 450 г. Ждем теперь масла. Теперь почти каждый день после ночного выпуска последних известий объявляют распоряжение Ленгорисполкома об очередной выдаче продуктов. Народ воспрянул. Остальное же осталось по-старому. Те, которым «суждено» умереть, совершают свой последний рейс на кладбище, а то и просто в щель. На днях наш директор рассказывал, что в домохозяйстве, к которому он прикреплен для наведения в нем санитарного порядка, ‹…› во двор с верхнего этажа был сброшен труп, на который затем жители сливали нечистоты. Осматривая хозяйство, он натолкнулся на труп в прачечной.

Артиллерийский обстрел снова усилился. Вчера интенсивно обстреливали Дзержинский район на участке ул. Чайковского, нанеся большие потери. Вот и сейчас (17:30) слышен грохот разрывов в восточном направлении.

День сегодня по-весеннему теплый, такой радостный, но омрачаемый покойниками и обстрелом. Небо чистое, бирюзовое. Солнце уже стоит выше над горизонтом и успевает растопить часть снега, отчего