Гумбольдт горько переживал утрату, остро ощущал свое одиночество. «Никогда бы не поверил, что в этих старых глазах осталось столько слез», – написал он другу{1463}. Со смертью Вильгельма он лишился своей семьи и, по его признанию, «половины себя»{1464}. Строчка в письме к французскому издателю характеризует его чувства: «Пожалейте меня: я несчастнейший из людей»{1465}.

Гумбольдт чувствовал себя несчастным в Берлине. «Все уныло вокруг меня, так уныло», – писал он через год после смерти Вильгельма{1466}. Мысль о Париже, куда, согласно договоренности с королем, Гумбольдт мог ездить каждый год на несколько месяцев для сбора новейших исследований для «Космоса», была, по его признанию, единственной, приносившей ему радость{1467}.

В Париже он с легкостью возвращался к своему ритму напряженной работы, полезного общения и вечерних приемов. После раннего завтрака – состоявшего из черного кофе, Гумбольдт называл его «сгустком солнечного света»{1468}, – он весь день трудился, а вечером начинал привычный объезд салонов до двух часов ночи{1469}. Он посещал ученых, от которых старался побольше узнавать о последних открытиях. Как ни взбадривал его Париж, он всегда страшился возвращения в Берлин, этот «танцующий карнавальный некрополь»{1470}. С каждым посещением Парижа расширялась сеть международных связей Гумбольдта, и в Берлин он всегда возвращался с сундуками новых материалов, которые необходимо было включить в «Космос». Но с каждым новым научным открытием, с каждым новым измерением, с каждым появлением новых данных о чем бы то ни было издание «Космоса» отодвигалось все дальше.

В Берлине Гумбольдту приходилось сочетать науку с придворными обязанностями, что тоже мешало делу. Его финансовое положение оставалось сложным, поэтому без денежного содержания камергера он бы не мог обойтись. Он был обязан сопровождать короля в его перемещениях между замками. Любимым дворцом короля был Сан-Суси в Потсдаме, в двадцати милях от берлинской квартиры Гумбольдта. Для него это означало переезды с 20–30 ящиками материалов, необходимых для работы над «Космосом», – «движимым имуществом», как называл его он сам{1471}. Выпадали дни, когда он проводил почти все время в пути: «Вчера Пфауэнинзель, чай в Шарлоттенбурге, комедия и ужин в Сан-Суси, сегодня Берлин, завтра Потсдам»{1472} – привычная ему последовательность. Он сравнивал себя с кометой, безостановочно движущейся по заданной траектории{1473}.

Обязанности придворного крали у него слишком много времени. Он был вынужден присоединяться к королевским трапезам, читать королю, тратить вечера на разбор королевской корреспонденции{1474}. После смерти Фридриха Вильгельма III в июне 1840 г. его сын и наследник Фридрих Вильгельм IV потребовал от камергера еще больше усилий. Новый король нежно называл его «мой лучший Александрос»{1475} и обращался к нему словно к своему «словарю»{1476}: Гумбольдт мог ответить на любой вопрос на любую тему, от высоты той или иной горы до истории Древнего Египта и географии Африки. Он давал королю подсказки о размерах крупнейших в мире алмазов, разницы во времени между Парижем и Берлином (44 минуты), дат важнейших царствований и жалованья турецких янычар{1477}. Кроме того, он советовал, чем пополнять королевскую коллекцию и библиотеку и какие научные исследования финансировать, часто апеллируя к соревновательной страсти государя и напоминая ему, что Пруссии негоже уступать другим странам.

Гумбольдт пытался исподволь влиять на короля («насколько могу, по обстановке»{1478}), несмотря на отсутствие у того интереса как к реформам в обществе, так и к европейской политике. Пруссия пятится назад, сказал однажды Гумбольдт, совсем как Уильям Перри, британский путешественник, считавший, что приближается к Северному полюсу, но на самом деле удалявшийся от него на дрейфующей льдине{1479}.

Чаще всего Гумбольдт возвращался в свою квартирку на Ораниенбургерштрассе, менее чем в миле к северу от королевского дворца Штадтшлосс, к полуночи{1480}. Но и тут у него не было желанного покоя. Он жаловался, что посетители непрерывно дергают звонок, как будто это не квартира, а «винная лавка»{1481}. Чтобы что-то написать, ему приходилось работать глубокой ночью. «Я не ложусь спать раньше 2:30», – жаловался Гумбольдт своему издателю{1482}, уже сомневавшемуся, что «Космос» когда-либо будет закончен. Он снова и снова откладывал выход книги, так как постоянно нуждался в новых материалах, которые обязательно следовало в нее включить.