Лиам. Где Лиам?

Сквозь вихри пепла я видела, как люди в черной униформе уводят детей прочь по дорожке, идущей мимо общежитий. Одну девочку вытолкнули из двери прямо в грязь, потом схватили за волосы и поставили на ноги. Двое знакомых парней из дежурной команды вскинули ружья, но красные тут же окутали их огненным облаком.

– СТОЙТЕ, ГДЕ СТОИТЕ!

Толстяк взмахнул рукой, и солдат с треском впечатался в дерево. Я рухнула на землю. Воздух со свистом вылетел у меня из груди. Затем руки Толстяка вновь обхватили меня за грудь, и мы пошли быстрее, чем раньше.

А потом скатились с холма. Толстяк испуганно крякнул. В спину больно впивались ветки и тлеющие угольки. Моя рука ударилась о дерево. Я не видела, куда мы направляемся. Глаза слезились от дыма.

В конце концов я остановилась, рухнув лицом прямо в грязь. Руки и ноги начало покалывать.

Толстяк схватил меня за куртку, перевернул на спину и закашлялся.

Мы скоро умрем. Мы скоро умрем. Мы скоро умрем.

Кролики должны смириться с судьбой. Кроликам нужна гордость, но гораздо важнее – сила воли, чтобы принять свою судьбу. Судьбу, судьбу, судьбу…

Вода, сомкнувшаяся вокруг моего тела, оказалась ледяной. От шока мышцы ожили. Я била руками по воде, пытаясь всплыть на поверхность. К оранжевому небу. И вскоре вынырнула в ночь, отплевываясь и вдыхая отравленный воздух.

Толстяк отыскал меня снова. Одной рукой он держался за деревянный столб, второй – тянулся ко мне. Причал, – подумала я. – Наш причал. Я подплыла к нему и позволила Толстяку втянуть себя под старый дощатый настил. Над озером парили вертолеты. От поднятого ими ветра водная гладь пошла рябью. Мне едва удавалось удерживать голову над водой, но впереди на поверхности озера плясали поисковые огни.

Держась за плечи Толстяка, я дотянулась рукой до скользкой деревянной опоры. Он сделал то же самое. А потом над нашими головами раздались тяжелые шаги. Щелкнули затворы ружей.

– О господи, – прошептал он.

Я обняла его так крепко, как только позволили ослабевшие мышцы. Мы молчали, но я чувствовала, как он трясет головой. Толстяк понимал, что я пытаюсь сказать, я знала, о чем он хочет спросить. Но подходящие слова все не шли. Наверное, мешал дым. А может, чужие крики.

Наконец мы набрались храбрости и начали двигаться. Мои ноги одеревенели от холода. Воцарилась тишина, а потом первые солнечные лучи хлынули из-за горизонта. Вертолеты улетели. Ружья перестали палить. Мы надсадно дышали, боясь даже шепотом говорить о том, что случилось с остальными – с Лиамом.

– Я не знаю, – сказал Толстяк. – Мы разделились. Он может быть где угодно.

Я собиралась вылезти из воды еще два часа назад, но грохот падающих деревьев и треск пожара даже не думали умолкать.

Мышцы настолько замерзли, что влезть на причал удалось только с третьей попытки. Толстяк плюхнулся рядом. Холодный ветер и промокшая одежда сделали свое дело: его сильно трясло. Согнувшись, мы побежали обратно по тропинке. А потом поняли, что сгибаться в три погибели нет никакой необходимости: все ушли. Нашей радости не было предела.

Большая часть общежитий исчезла, превратившись в груды обуглившихся досок и камня. Несколько зданий еще горели, но крыши у них уже провалились. Пепел парил в воздухе, точно снег, цепляясь за волосы и прилипая к нашей мокрой одежде.

– Нужно зайти в офис, – сказал Толстяк. – Собрать необходимые вещи, а потом попытаться отыскать Ли.

Толстяк замедлил шаг, и впервые я заметила, как покраснели его глаза.

– Руби…

– Молчи, – резко оборвала я. – Не надо.

Я не хотела думать о Ли. Не хотела вспоминать о Зу и других детях, выбравшихся из лагеря. Нужно было двигаться дальше. Остановка приравнивалась к смерти.

Передние комнаты оказалась пустыми. Коробки и ящики вынесли. Я приказала Толстяку идти за мной, а сама проскользнула на склад. Тоже пусто.

– Может, его они тоже забрали, – почесав голову, сказал Толстяк.

Я поморщилась.

– Когда это нам так везло?

Комнаты наверху остались нетронутыми. Прежде чем уйти, Клэнси заправил кровать, убрал груды бумаг и коробок и даже протер пыль. Я отдернула белую занавеску, объединив две части комнаты. Толстяк играл с телевизором, без устали нажимая на кнопку включения /выключения.

– Они отключили электричество, – заметил он. – Готов поспорить, воду тоже.

Я села в рабочее кресло Клэнси и прижалась лбом к темному дереву. Толстяк попытался снять с меня влажную куртку Лиама, но я не позволила.

– Спасибо, что пришел за мной, – сказала я, закрыв глаза.

– Дура ты, дура, – с чувством произнес Толстяк и похлопал меня по спине. – Вечно влезаешь в какие-нибудь неприятности.

Я не пошевелилась, и его рука осталась лежать у меня на плече.

– Руби?

– Зачем он это сделал? – прошептала я. Все в этой комнате напоминало мне о Клэнси, начиная с запаха и заканчивая расстановкой книг на полках. Клэнси всегда сортировал их по цветам. – Просто взял и бросил на растерзание волкам…

Толстяк опустился передо мной на колени, хрустнув суставами, как древний старик. Его ладонь по-прежнему лежала у меня на плече, но следующие слова дались ему с трудом.

– Нам никогда не понять этого безумия, – осторожно сказал он. – Но, думаю, ему просто нравилось все контролировать. Быть во главе. Манипулировать людьми. Потому что за пределами лагеря он был так же уязвим, как и все остальные. Есть такие люди, знаешь? Темные помыслы частенько скрываются за весьма привлекательными лицами. Он прикидывался хорошим руководителем, но не таким, как… Как Лиам или Джек. Джек не хотел никому помогать, потому что считал – каждый имеет право быть сильным и защищаться самостоятельно. Клэнси же думал только о себе. Он никогда бы не заслонил собой друга… чтобы принять пулю.

Я выпрямилась в кресле.

– Я думала, Джеку всадили пулю, когда он пытался бежать?

Толстяк покачал головой.

– Джек защищал меня, и делал это потому… – Он сделал глубокий вдох. – Потому что думал, будто я не способен защитить себя самостоятельно. Джек и не подозревал, скольким вещам меня научил.

– Мне очень жаль, – сказала я, чувствуя предательские слезы в уголках глаз. – Прости. За все.

– И ты меня, – спустя минуту ответил Толстяк. Мне не нужно было оглядываться, чтобы понять, что он плачет.

Лэптоп остался стоять посреди стола. К крышке была прикреплена желтая записка.

– Толстяк! – крикнула я, подзывая его взмахом руки. Вкус победы оказался на удивление сладок. Словно перезвон маленьких колокольчиков.