«И пронизывают Землю. И колеблются, вторя любым мыслям».

Билли, повернувшись, наконец посмотрел на нее затуманенным взором и по-детски открыто улыбнулся.

— Ты Жужелица? — произнес он.

— Нет, — ответила Милена. — Но я знаю про линии.

Гравитация являла собой мысль. Мысль являлась жизнью. Гравитация свивала вакуум в листок, что был когда-то наделен жизнью. Остов листика все еще пел — задумчиво, тихо — о своей жизни на дереве. О том, как порывы ветра, сорвав, швыряли его из стороны в сторону, пока в момент затишья он, невесомый как вздох, не опустился наконец на землю. Почва пела о листьях, которыми сама когда-то была. Об ореховых скорлупках, апельсиновых корочках, о собачьих какашках и кожаных башмаках, о ветхом тряпье и поте людей, носивших его, пока оно было еще одеждой. Из-за пределов гравитации мертвые взывали к Жужелицам песней.

— Все съедобное плачет, — поведал Милене Король. — Ему так больно. Его терзают, сжигают, варят в кипятке.

Нынешняя еда зачастую выращивалась из гибридов — живых клеток. Они были живыми, когда их продавали, готовили и ели. Поэтому при виде жующих Жужелицы страдальчески вскрикивали. Они не могли носить натуральную одежду из хлопка, шерсти или шелка, не говоря уже о коже и мехе. Одежда начинала им петь. Пело им и солнце, которому они с блаженством откликались встречной песней.

«Живите на родопсине», — взывали Жужелицы к людям всякий раз, когда они набирались сил, чтобы находиться рядом с людьми — что удавалось не всегда: уж слишком резкие энергетические эманации испускали люди: в одиночку и не выстоишь. Держаться на людях они могли только большими группами, да и то недолго, обычно вскоре рассеиваясь, как робкие обезьянки.

До Милены только сейчас дошло, что перестал идти снег. Стояла ясная, с сухим морозцем погода.

— Кофе-е! — все так же кричал через улицу торговец. — Кофе, чай, здоровье выручай!

Пар от бачка, курясь в воздухе, золотистыми слоями зависал в свете фонаря.

— Кофе мучается, кричит, — сказал Король с жалостью. Аптекарские вирусы были выведены из вируса герпеса, и поэтому губы жгло, когда они соприкасались с горячим кофе.

— И вирусы тоже, — продолжал жалеть Король. — Некоторые из них от муки даже погибают.

Чудовищней всего было то, что наряду со всеми живыми существами Жужелицы сочувствовали еще и вирусам.

К ТОРГОВЦУ КОФЕ вперевалку подкатила какая-то тетка с кувшином. От холода и передозировки кофеина ее трясло, как старую коляску без рессор. Мутными глазами она уставилась на Милену — с такой ненавистью, что у той захолонуло сердце; будто какой-то луч полоснул. Этот же луч полоснул и по Жужелицам, сразу боязливо съежившимся в один большой ком.

— Билли? — окликнула Милена. Тот не отзывался. Она, встав на одно колено, бережно погладила его по свалявшимся в колтун волосам.

«Бедняга. Ты же был у нас самым красивым. Тебя все девушки любили, томились, вздыхали по тебе, переживали, что ты не обращаешь на них внимания. А голос у тебя был чистый мед, и на сцене ты завладевал вниманием так же легко и естественно, как дышал. Я и та, глядя на тебя, верила, что люди способны по-настоящему, без театральности, разговаривать словами Шекспира».

— Билли, тебе же холодно, — сказала она. — Ты где живешь?

— На Кладбище, — прошептал он.

Милена приостановилась. Надо же, опять Кладбище.

— Пойдем, — сказала она. — Пойдем я тебя отведу. — Она поднялась, а вслед за ней поднялись и все Жужелицы, словно кто-то потянул их за ниточки. И тронулись по улице Кат за ней, в своих заношенных полушубках из искусственного меха, в пластмассовых ботинках.

«Сколько людей за это время деградировало, — невесело размышляла Милена. — А я-то старалась, сыпала цветы из космоса. Впечатление такое, будто земной шар не один, а их несколько и я сейчас ошиблась Землей».

— Да ты с кем разговариваешь? — с осуждением прокричала ей тетка с кувшином. — Ты же с Жужелицами разговариваешь!

Милена вскинула перед Жужелицами руку — что означало «Стойте, не расходитесь» — и направилась к ней.

Тетка вместе с продавцом кофе успели за это время зайти за пустой заснеженный прилавок, на котором стоял металлический бачок (получалось что-то вроде барьера для дуэлянтов). Милена машинально отметила, как на матовой поверхности бочки играет желтоватое отражение. Вот они, проблески будущего. Оно снова будет за металлом, за техникой.

— Одного из этих людей я знаю, — попыталась объяснить она. — Мы с ним друзья. И они тоже люди.

Тетка со строптивым видом пожала плечами.

— Ты б лучше сказала, были когда-то людьми. На их рожи-то и глядеть тошно. — Трясущимися руками она натягивала перчатки, кстати тоже подмоченные в кофе, отчего от них сейчас шел пар. — Ты че, не видишь? Они ж специально всю эту заразу разносят! Не знала, что ли? Ты, часом, не из космоса сюда свалилась?

— Именно оттуда, — чистосердечно сказала Милена. — С орбиты. Я астронавтка.

Тетка без лишних слов плеснула из кружки кофе Милене в лицо. Руки у нее сейчас были заняты двумя вещами сразу: хватали кувшин и бросали кофейщику деньги. Запоздало испугавшись, она вперевалку пустилась наутек.

Милена стояла, застыв на месте, с лица стекали остывающие капли. Как в какой-нибудь глупой комедии, где одному из персонажей в физиономию то и дело что-нибудь влетает. Она оглядела свое пальто, которое спереди было основательно подпорчено.

— Зачем она это сделала? — оторопело спросила Милена.

— Думала, наверно, что ты тоже больная, — высказал соображение торговец, с невозмутимым видом выуживая мелочь из мокрого от кофе резинового подноса. От монет нынче тоже можно было подхватить инфекцию.

— Да это вы все больные! — бросила она, решительным шагом направляясь к Жужелицам.

— Идемте, — велела она им. — Не торопитесь и ни перед кем не дрожите. Они сами вас боятся.

Жужелиц она демонстративно провела перед самым носом у кофейщика.

Возле фонтана на углу Лик-стрит Милена повернула налево. В медную горловину фонтана была ввинчена заглушка; исчезла полка с чашками для питья, которая всегда была здесь. На подъеме, который шел к вокзалу Ватерлоо, суетились люди, с боязливой осторожностью переступая через что-то вроде большого свертка, лежащего на снегу. На глазах у Милены сверток пошевелился. Это был человек, живой человек.

ГРУДЬ У ЧЕЛОВЕКА была абсолютно голая. Куртка и изорванная рубаха скрутились так, словно он силился вырваться из собственной одежды. Он пытался ползти, но ноги не повиновались, а от закоченевших на морозе рук проку было не больше, чем от тюленьих ласт.

И что, люди вот так, запросто через него перешагивали?

«Да что же это со всеми нами делается! — мысленно вскричала Милена. — Он же погибнет здесь от холода!» Она двинулась к лежавшему. Жужелицы дружной стайкой последовали за ней.