— Так пойдет? — спросила она.

— Ну вот, опять каша, — вздохнула Люси. — Что за манеры нынче у людей! Какая-нибудь хрень перемешивается с дрянью, и получается каша. — Но тут она вспомнила об этикете. — О, это восхитительно! — обратилась она к официантке так, словно видела ее впервые. — Моя племянница так обо мне заботится. Она просто прелесть! — Люси ласково похлопала Милену по руке. — Замечательно, — заверила она и Милену. — Сырое яйцо. М-м, пальчики оближешь.

— Оно сварится прямо в бульоне, — пояснила Милена.

— Благодарю вас, любезная, — сказала Люси вслед официантке, которая уже отошла от их столика, ссутулив плечи.

«И чего они все такие нервные?» — подумала Милена. Ее вдруг охватила ностальгия по тому безмятежному спокойствию, что составляло саму суть жизни Центрального Лондона еще каких-то пару лет назад.

— Я знаю, что ты мне не племянница, — успокоила ее Люси. — Но ты со мной так добра. А я так и не знаю, кто ты такая.

— Да и я тоже, — сказала Милена. — Давай-ка есть, пока не остыло.

О ПРЕКРАСНОЕ ПРОШЛОЕ, далекое, уютное и мерцающее укромным светом, словно звезда.

К зиме все уже было под снежным покровом.

МАЙК СТОУН БЫЛ БЕЗ ПАМЯТИ ВЛЮБЛЕН, а вместе с ним, соответственно, был влюблен и «Христов Воин». Корабль представлял собой настоящие кущи. Стены покрывали мхи и папоротники, откуда произрастали и кедр, и лавр, и миниатюрная пальма, и остролист — вперемешку, вопреки всем законам природы. Из пола росли трава и плющ, вившийся вокруг опоры кресла Милены. И что еще чудеснее, теперь здесь были птицы. Они шуршали в листве, а иногда и пели — крупные американские малиновки и краснокрылые дрозды, крохотные английские вьюрки и зяблики. Были и другие птицы, Милене неизвестные.

Птицы Чехословакии.

Милена беспрестанно проигрывала в уме первую сцену «Комедии». Цветов она не замечала, ей сейчас было не до них. Она пыталась изыскать способ, который заставил бы первую сцену работать.

Первые пробные сцены были уже спроецированы. Одному полушарию Земли уже выпало в течение пятнадцати минут лицезреть дантовский лес — среди облаков, над горами. Терминалы с Земли доложили, что шоу пользуется небывалым успехом. Преобразование срабатывало даже в поистине астрономическом масштабе. Но Милену то, что она видела, не устраивало. Она считала, что лучше всего дантовская аллегория раскроется, если образность сохранится простой и четкой — даже буквальной. Ей нравилось представлять дантовский лес: мертвые сучья, отблески лунного света на извилистых пятнах стволов там, где отходит кора. Мягкая зеленая подстилка лишайника на наростах обломанных ветвей. Скрытное шевеленье в темноте, чьи-то крохотные настороженные глазки.

Для этого необходимо было представлять все стороны объекта. Милена убедилась, что ей это по силам. Каждая сторона всплывала в мозгу как бы обособленно, а затем разом фокусировалась в единый фрагмент пространства. Образ выстраивался фокус за фокусом. Плавающие образы вызывали у нее ассоциацию с картиной кубиста. «Кубизм для кубирования», — пришло ей в голову забавное, но в общем-то меткое определение. Пикассо, скажем, просто рисовал то, что видит. Так что процесс Преобразования — создания голограмм — не зря назывался кубированием.

Лес, который она создавала, был красивым, но не зловещим. Даже в темноте он смотрелся как сад. Дантовский лес представал символом падения человеческой души. В ее трактовке это была ужасная участь, которой подвергается, в сущности, красивый лес.

А символизм был здесь ни к чему. Суфлеры-вирусы уже и без того знали, что означает этот лес, и сами снабжали зрителя соответствующими ссылками. «Вот Данте пробирается по лесу, — подсказывали они, — “свою земную жизнь пройдя наполовину”. Вспомним Исайю, 38:10: “Я сказал себе — в преполовение дней моих должен я идти во врата преисподней”». Но и на этом вирусы не остановятся — припомнят еще и «Энеиду» Вергилия, с ее лесными сценами. Им будет известно, что озеро сердца здесь — это некий сосуд, где у человека кроется страх. Данте продвигается с трудом, волоча за собой вериги греха — соблазн и желание.

Проблема состояла именно в этом ненужном символизме. Ролфа это знала, и потому решила все слова повествования вынести за скобки, то есть не пропевать.

Иначе хор превратится в суфлера, лишь комментирующего то, что и так видят зрители.

Не складывалось также с самим Данте — то есть с персонажем по имени Данте. Поначалу на его роль Милена отобрала одного из своих Крошек, Питерпола — дюжего парня, уверенно топающего на кряжистых мужских ногах, — эдакий «человек из народа». Однако достаточно быстро прояснилось, что «человеком из народа» Данте ни в коем случае не был. На всех рисунках и гравюрах он представал человеком-сполохом, с острыми как кинжалы глазами, носом и подбородком, — политическая фигура той злодейской, убийственной эпохи. Вот он, истинный его образ. Питерпола, вежливо извинившись, с роли пришлось снять.

В уме Милена по-прежнему будто прокручивала запись.

Так, теперь животные. Они тоже были полны символизма. Милена при виде их затосковала. Лев, рысь, волчица с тяжелыми сосцами — чудесные звери. И не нужно придавать им никакого людского коварства. Лев вовсе не склонен к убийству, волчица — вовсе не воплощение алчности. Милена остановила запись, пытаясь вообразить их по-новому, с человеческими лицами.

Стоило сознанию чуть расслабиться, как звери совершенно непроизвольно отрастили себе лица Троун Маккартни. Разум Милены с содроганием выскочил прочь из фокуса, из «Комедии». Музыка Ролфы продолжала между тем негромко звучать. Она была пока единственной частью оперы, работающей безотказно.

Милена подняла голову. Рядом стоял Майк Стоун, держа на отлете скрипку, словно предлагая ее Милене.

— Милена, а как насчет музыки? — тактично спросил он.

— Почему бы и нет? — не стала, к удивлению для него, возражать Милена. По крайней мере, с «Комедией» сейчас все равно ничего не ладилось.

— Я научил Криса играть скрипичный концерт Бруха[22]. Хочешь послушать?

Милена снова почувствовала, как у нее на лице растягивается невольная улыбка. Надо отдать ему должное, Майк Стоун все же не лишен определенного шарма.

— Ты что, обучил космический корабль исполнять Бруха?

— Он сам воспроизводит партии альта и ударных, — с энтузиазмом сообщил Майк. — А струнные и духовые доращивает по своему усмотрению.

Одновременно с тем, где-то вне фокуса, Милена услышала первые слова самих персонажей «Комедии». Данте повстречал дух Вергилия и сейчас пел:

«Спаси, — воззвал я голосом унылым, —

Будь призрак ты, будь человек живой!»

Майк Стоун усаживался, пристраивая под подбородок скрипку.