— Мильтон. Больных бросают умирать буквально на улице.

Министр приладил на нос очки, которые, в сущности, нужны были ему лишь для солидности.

— Гм! Согласно официальной версии, Врачи делают все от них зависящее. И потому, когда больные умирают, остается лишь их сжигать… — Он взмахнул руками, пытаясь подобрать подобающую шутку. — Спасенье утопающих — дело рук сжигающих!

— Да, от этого всем, конечно, легче, — съязвила Милена. — Но что является причиной их смерти? Ведь сами вирусы не смертельны.

— Не смертельны, но нуждаются в лечении, — все с той же улыбкой ответил Мильтон.

«Почему он все время улыбается?» — недоумевала Милена.

В разговор вмешалась подруга Мильтона. Голос у нее был резким, с сипотцой. На беличьем личике играла обаятельная улыбка.

«И впрямь как белочка, — вспоминая чье-то описание, подумала Милена. — Так похожа, что, наверное, даже мешочки за щеками имеются».

— А что нам еще остается делать, — оправдываясь за своего спутника, сказала подруга Министра. — Главное даже не это, а как остановить распространение!

— Ну так нужно усилить профилактику, а вместе с ней и уход за больными, — заметила Милена.

— Приветик, — послышалось за спиной.

Обернувшись, она увидела Сциллу, чему искренне обрадовалась.

— Сцилла, милая! Пойдем. Нам нужно поговорить.

— Я как раз приберегла для нас столик, — подмигнула Сцилла. Она была, как всегда, предусмотрительна.

— Bavarderons D. Man![24]— крикнула им вслед подруга Мильтона. На вампирском лексиконе это означало: «Потом еще поболтаем». Обостренным чутьем Терминала Милена улавливала: втайне она была рада, что Милена уходит.

«А уж я тем более», — подумала она.

— Жуть, правда? — спросила Сцилла.

— Я сейчас только видела человека, который стал собакой, — поведала ей Милена. — Он уже замерзал. И что ты думаешь? Хоть бы кто ухом повел! Только Жужелицы его и подобрали. Если б не они, его бы не спасти: всем остальным все равно. — Она секунду помолчала. — И знаешь? Один из них — наш Билли.

— Для тебя это все еще в диковинку, да? — спросила Сцилла, сочувственно гладя ее по руке.

Они сели за столик.

— Да нет. Ощущение такое, что так было всегда. Лично меня это чувство никогда не покидало.

— Помнишь, ты все подряд кипятила? — улыбнулась Сцилла. — Все мои вилки с ножиками расплавила. Я думала, ты вообще чокнутая.

При этом Сцилла, потянувшись, машинально отщипнула у Милены часть порции и переложила себе на тарелку — печальная привычка со времен Детского сада. Милена при виде этого посягательства тихонько улыбнулась.

— Или, помнишь, — продолжала Сцилла, — ты как-то решила прошпарить ночью сиденье у унитаза, а мы специально спрятались, чтобы тебя на этом подловить? Ты, такая, стоишь с чайником — над унитазом пар идет — и говоришь: «Ой, а я просто решила себе чашечку чая сделать»!

— А ты тогда: «Да, неслабая чашечка!»

Обе прыснули со смеху. Теперь их можно было назвать подругами. Хотя отношения у них в свое время сложились не сразу. У Милены никогда не получалось сходиться с людьми легко; все складывалось постепенно. Она знала, что Сцилла относится к ней с уважением, причем уважение это строится не на пустом месте. «Любишь ты все же, чтоб тебя нет-нет да и похвалили». А что делать: еще одна привычка со времен Детсада.

— Расскажи мне о космосе, — попросила Сцилла, резко меняя тему разговора.

И тут обе почувствовали, как вокруг все разом смолкли. Милена уже не была режиссером какого-то там заштатного театра. Она была Ма, осыпавшая мир цветами; главный постановщик «Божественной комедии». Звездой — ее Вергилием — была и Сцилла. Таращиться или просить автографы завсегдатаям кафе «Зоосад» мешала лишь вежливость (ну, и немножко гордость). Но уважительная тишина — неосознанное проявление древней, животной иерархии (не зря же они все работали в Зверинце!) — воцарилась немедленно.

— Ну что ж, — помолчав, сказала Милена. — Земля из космоса выглядит красиво, величаво. Горы поначалу смотрятся как смятая бумага, но чем дольше на них смотришь, тем больше в них проявляется деталей. Можно буквально угадать, какое сверху до них расстояние. Эти огромные, неохватные просторы, которые перед тобой как на ладони. И ты падаешь. Знаешь, что пребываешь в вечном падении — и ты и Земля. Вот перед тобой горизонт, и ты видишь границу атмосферы. Такое неизъяснимо красивое, прозрачно-синее покрывало.

Похоже, что Сцилла воспринимала весь этот рассказ как неоценимый подарок — а уж на публике тем более. Еще бы: вот она, звезда, Бестия, в самом центре, а все вокруг подобострастно притихли — ну не восторг ли! Эту почти детскую слабость Милена ей не просто прощала — в сущности, она была одной из причин, вызывавших у Милены симпатию.

— А голограммы? — с умоляющим видом спрашивала Сцилла. — Расскажи что-нибудь о голограммах! Тут у нас, например, стоял полдень. Небо низкое, в тучах. И вдруг, ни с того ни с сего, — цветы, дождем! И эта дивная музыка! Всюду, всюду в воздухе!

— Там есть такое создание, называется Ангел. Он сработал своего рода линзой. Причем представился мне как Боб. И сказал, что сам тоже из Лондона. — Милена чуть напряглась в предвкушении того, что ей сейчас предстояло сообщить. — И он же сказал, что мне следует выйти замуж.

Сцилла, перестав колупать ложечкой пирожное Милены, замерла.

— Что, замуж? И?

— Замуж так замуж, — ответила Милена, многозначительно улыбнувшись Сцилле.

— Аллилуйя!!! — зашлась Сцилла в восторге. — Да ты что, правда?! Ох, Миленка, ну ты даешь! Вот уж выдался денек! — Подавшись вперед, она от души чмокнула подругу в щеку. — Ну так кто же он?

Милена непроизвольно сама начала улыбаться.

— Майк Стоун, — ответила она.

Астронавты повсеместно слыли героями, как летчики-испытатели в старину. Выпускались даже специальные голографические открытки с их портретами. Хорошо известен был и Майк Стоун, но героем почему-то не считался.

Улыбка у Сциллы как-то потускнела, увяла.

— Майк… Стоун? — пролепетала она упавшим голосом. — У-у-у, — протянула Сцилла как-то не совсем весело, даже как будто с жалостью. — Милен. А… а может, не надо? — выдавила она, торопливо проглатывая кусочек пирожного. — Я понимаю: среди всей этой красоты, наедине с мужчиной — неважно каким — под сенью звезд…

Милене не терпелось взглянуть, как отреагирует на ее слова подруга. Она знала: саму-то ее это в любом случае позабавит.

— Да уж, в невесомости и унитаз пьедесталом покажется, — произнесла она с улыбкой.

— Хочешь начистоту? — спросила Сцилла.