Партию Вергилия исполняла Сцилла, отвечая Данте голосом высоким и чистым:

«Он отвечал: “Не человек; я был им”».

«Надо же! — подумала Милена. — Я же сама, сама ее приземляю. Нет, надо искать ко всему какой-то иной подход». И «Комедия» смолкла, словно она от нее отключилась.

Майк Стоун самозабвенно играл, продираясь сквозь шедевр Бруха. Смычок то и дело с рашпильным скрежетом елозил по скрипичным струнам. Каким-то непостижимым образом это зрелище шло на пользу настроению — все равно что наблюдать, как балерун в постановке Россини поскальзывается на банановой кожуре. Вокруг, заходясь от усердия, как толстяк, поющий у себя в ванной, гулко ухал «Христов Воин».

«Глянь-ка, это же совсем иной мир, — внушала себе Милена. — Поющие космические корабли. Ангелы, скользящие меж звезд; астронавты, которые выращивают животных из памяти. Вот и «Комедия» должна предстать такой же новой».

Брови у Майка Стоуна от сосредоточенности чуть не налезали одна на другую. Притопывали широко расставленные здоровенные ступни; согнутые локти ходили ходуном, как у кузнечика. Милена поймала себя на том, что все ему прощает. Прощает все, что угодно, — впрочем, ему и прощать-то было нечего, кроме разве что неуклюжести и некоторой сумасшедшинки. Она смотрела на него с улыбкой.

Закончив игру, Майк Стоун воззрился на нее как маленький ребенок — глазами, полными доверительного ожидания.

— Клоун, — весело окрестила его Милена.

Птицы в саду звонко щебетали и пересвистывались. Снаружи, пыхнув на мгновение ослепительным бриллиантовым блеском, плавно всходило солнце. «Христов Воин» бдительно опустил на окно матовую радужку фильтра. Вдоль кромки Земли образовался синеватый полумесяц. Солнце и Земля, которая сейчас располагалась сверху, представали как два борца во время схватки или любовники в момент соития. Солнце, помимо этого, имело сходство с крупным иссиня-белым яйцом в ореоле холодного тумана, которое вот-вот отложит Земля.

Милена поймала себя на мысли, что ей хочется остаться здесь — с этой панорамой земного шара, и птицами, и музыкой. Недвижными снежинками серебрились в пустоте звезды.

И ВОТ СНОВА ЗЕМЛЯ.

Звездочки снежинок падали с синевато-серого неба. Милена вспоминала, как примерно спустя неделю после своего возвращения шла по улице Кат на Южном берегу. Снег, заполняя свежие борозды от телег, при падении чуть слышно шипел.

Заканчивали работу лотошники, закрывая свои прилавки. На посту оставался лишь торговец кофе. Стоя под желтым пятном единственного на улице фонаря, он бодро перетаптывался, чтобы согреться, и покрикивал:

— Кофе! Кофе, чай, здоровье выручай!

Кофе пахло решительно везде. От снега, на котором кофе оставлял бурые островки. От пронесшегося мимо мужчины в желто-коричневой шубе, на которой темнели кофейные пятна. Им же несло и от шарфа, которым мужчина замотался до самого носа; шарф тоже был в коричневых брызгах.

В одном из домов с верхнего этажа доносился через окошко странноватый сиплый вой. Женщина-младенец, здесь о ней было известно всем. Не так давно их с ее грудным ребенком одновременно свалила лихорадка. Ребенок ночью умер, а женщина наутро очнулась с разумом своего младенца. И вот теперь лежала днями в ставшей для нее люлькой кровати, ходила под себя и все выла, выла. В проулке частенько видели ее мужа: бедняга шатался с опустевшим, помутившимся взором, видимо тронувшись рассудком.

Это мутировали суррогатные аптекарские вирусы. Они передавались от человека к человеку, перенося полную ментальную структуру от одного человека к другому, тем самым замещая прежнюю. Таким образом, одна личность могла фактически устранять другую. Поначалу в глаза это особо не бросалось. Ну, ходили смутные слухи. Помнится, прошлым летом Милена слышала о стареющем актере Зверинца, который проснулся однажды в полной уверенности, что он — юная, прекрасная Бестия. Как же он выл, заходился в рыданиях, увидев себя в зеркало! Болезнь стала проявляться наглядней, когда все больше людей начало лаять и мяукать. Кто-то пытался взлететь, прыгая для этого с моста Хангерфорд. Вирусы переносили информацию от особи к особи. Некоторые начинали принимать себя даже за птиц или хомячков.

По одну сторону улицы — там, где с давних пор стояла бетонная аркада, а теперь носорожьим рогом сквозь заросли пожухлой крапивы пробивался Коралл, — Милена заметила большой лист черной резины. На нем, стоя на коленях как в молитве, примостились Жужелицы. Сейчас они, подняв у мостовой поребрик, ковырялись под ним в земле, мелко подпрыгивая от озноба.

— Створки устриц, — шептал один, просеивая из ладони в ладонь мерзлый песок и снег.

— Окурки, — полушепотом вторила ему женщина.

— Холодные дождевые черви! — вдруг грянули все хором и рассмеялись.

На одном из них был истрепанный пиджак с блестками, причем остальные Жужелицы относились к этому своему собрату с особым почтением: лизали ему уши, шептали что-то на ухо, отодвинув заскорузлый от грязи блондинистый локон.

Это был Король. Король из «Бесплодных усилий любви».

Стоило Милене поравняться с Жужелицами, как те опасливо съежились. Втянув головы в плечи и повернувшись лицом друг к другу, они, тем не менее, искоса поглядывали на Милену.

— Привет, Билли, — остановившись возле бывшего коллеги, нежно сказала она. — Билли, ты меня помнишь? Я Милена. Констебль Тупица: «Это уж про меня, с вашего соизволения». Ну, припоминаешь?

— Угу, Ма, — отозвался тот со смутной улыбкой, избегая на нее смотреть. Остальные сгрудились вокруг него в кучу.

Жужелицы держались тем, что сбивались в стайки и все вместе сосредоточивали внимание на одном и том же. Они оборонялись от жизни, от чересчур сильного, неизбывного ее давления, давления со всех сторон. Стоило мимо Жужелиц промчаться лошади — этой мускулистой, потной, фыркающей громадине, — как те, если она заставала их врасплох, могли все разом лишиться чувств. Милена этому не поверила бы, если б сама однажды не стала невольным свидетелем подобной сцены: целая стая Жужелиц дружно грохнулась в обморок. Доводилось ей видеть и то, как Жужелицы нежно, со слезами на глазах целуют булыжники в том месте, где колеса телеги раздавили голубя.

— Как у тебя, Билли? — участливо спросила она.

— Всё в линеечку, — отозвался тот, по-прежнему стараясь не встречаться с ней взглядом. — Всё-всё. — Он печально возвел задумчивые очи, как бы глядя на звезды. На ресницах у него дрожали снежинки.

Мутировал вирус сопереживания, будивший сочувственное воображение. Воспитательницы, Нянечки, Медсестры, а в особенности Актеры — все они приобретали этот вирус у Аптекарей. Новая его генерация 2 В вызывала острейшую, гипертрофированную степень единения со всем одушевленным — или тем, что им когда-то было. Жужелицы могли считывать проявления живой материи — любые ее эманации; будь то в останках животных, в почве, воде, воздухе.

— А линии эти, — догадалась Милена, — они касаются звезд, да?