Спрыгнуть с засидки и двигать к часовне. При лунном свете он довольно хорошо видел тропу вверх, от зарослей к горушке, где стояла часовня.

«Господи, благослови!» Перекрестившись, Воята примерился спрыгнуть, но замер.

А что, если он там – внизу, на расстоянии вытянутой руки? Подкрался неслышно, как тень, и ждёт, пока глупый парамонарь сам свалится в пасть?

«Тьфу на тебя!» – сам себя обругал Воята за трусость, и, стараясь не шуршать свитой о доски, спрыгнул наземь.

Совсем бесшумно не получилось – человек ведь не мышь. Прижавшись спиной к стволу и держа перед собой топор, Воята выждал, прислушиваясь. Воздух был холоден и неподвижен, соловьи пели. И к Вояте непостижимым образом пришло ощущение, что никакого обертуна поблизости нет. Его нет здесь давным-давно, а всё это время рядом с Воятой был лишь собственный страх – сидел на загривке, щекотал холодными пальцами затылок, будто игривая русалка.

Сердясь на себя и жалея, что из-за трусости потерял столько времени, Воята двинулся вверх по пологому склону горушки. Топор на всякий случай держал наготове, внимательно оглядываясь, но никакого движения вокруг, на склоне или в кустах, не замечал.

Тропа была полита лунным светом, как молоком. Тут нет смысла таиться – виден он как на ладони, но через кусты не обойти. Доносился приглушённый шум ключей с той стороны горушки – им ни в какое время отдыха нет, ни летом, ни зимой.

Вот и часовня чернеет на вершине.

И тут до слуха Вояты донёсся некий звук – шуршание, шорох травы. Здесь рядом точно кто-то был, кто-то живой. Кровь вмиг оледенела.

– Да это же конь! – шепнула ему на ухо Марьица.

От сердца вмиг отлегло. Ну конечно, это конь! Тот самый Ворон, за которым он сюда и пришёл. Признаться, Воята и забыл о нём – забыл, зачем сидит здесь, так сильно его мысли были сосредоточены на оборотне.

– Он пасётся близ часовни, – опять шепнула Марьица. – Стреноженный. Седло и узда – на крыльце.

Выйдя к часовне, Воята пригляделся и различил неподалёку на склоне огромное чёрное пятно. В другой бы раз испугался, но теперь обрадовался – это ему и нужно. Положив топор на крыльцо, выбрал из кучи ремней узду и направился к Ворону. Даже осмелился окликнуть его. Конь поднял морду от травы, прислушался. Воята подошёл, ласковым голосом обращаясь к нему. Погладил, потом надел узду. Снял на ощупь путы с конских ног и повёл обратно к крыльцу. Ворон дёргал мордой и размахивал хвостом – понял, опять придётся работать, и выражал недовольство, что не дали отдохнуть. Привязав повод к крыльцу, Воята оседлал вороного, сунул за пояс свой топор и примерился вскочить в седло.

– Через воду! – тревожно шепнула Марьица. – Ключи!

– Истинно!

Самое главное чуть не забыл. За повод Воята осторожно свёл Ворона по склону к ключам. Вода блестела под луной, будто сам лунный свет струился из обрыва и убегал в реку. Воята пригляделся, но ничего похожего на русалок не заметил. Знать бы ещё, как они выглядят. Ворон потянулся попить, и Воята не стал ему мешать – святая вода и скоту на пользу, особенно когда он такое чудище на себе вынужден носить. Бережно ступая по камням, Воята провёл Ворона через несколько потоков и по другой тропе вывел опять на высокий берег.

– Ну, с Богом!

Ворон, до того знавший только одного всадника, недовольно заплясал, когда Воята вскочил в седло, но тот справился и направил его на восток, к лесу. С каждым ударом копыт по земле, с каждым шагом, отдалявшим их от часовни, у Вояты легчало на сердце. Он не знал, где рыщет сейчас истинный хозяин Ворона – может, ему навстречу они как раз и едут, – но, покинув горушку у Ярилиных ключей, место, где он, поповский сын, сделался коневым татем, он подгонял Ворона, убегая от сомнений и страхов. Вопреки всему в груди ширилось ликование – удача! Дело сделано, конь добыт.

Сейчас Воята даже не думал, что впереди его ждёт встреча не с кем-нибудь, а с лешим…

* * *

Теперь не пропустить бы нужное время. Встречи с лешим, как и с любым насельником Тёмного Света, искать лучше на переломах времени, а значит – на рассвете. Остаток ночи Воята и Ворон провели в чаще, отойдя на несколько шагов от дороги. Въехав в лес, Воята покинул седло и дальше пошёл, ведя Ворона за собой и глядя то по сторонам, то под ноги, чтобы не споткнуться на выступающих сосновых корнях, упавших сучьях и ямках. Но блуждать в темноте по незнакомому лесу было опасно и ни к чему – чем больше наследишь, тем скорее обертун на тебя наткнётся. Высмотрев при лунном свете поваленный ствол в нескольких шагах от тропы, Воята завёл туда Ворона, привязал к старой ели, а сам сел на бревно. Перевёл дух, прислушиваясь. Здесь тоже слышны были соловьи, но приглушённо, вдали. Перекликались ночные птицы, иногда проносилась вверху сова, но вокруг было спокойно. Бурчали у реки лягушки, посвистывали цикады. Постепенно и Воята успокоился. Похищение коня прошло гладко, теперь бы суметь передать его кому надо…

От неподвижности во тьме, от однообразного пересвистывания, треска и бурчания клонило в сон. Этот свист, прерываемый иногда более резкими криками птиц, и усып-лял, и будоражил, растворял в себе все мысли, неприметно выманивал душу из тела, и Воята опасался, что если заснёт, то не проснётся… или проснётся кем-то другим. Чтобы размяться, иногда вставал и размахивал руками, задевая за еловые лапы, но ходить в темноте опасался.

– Тр-р-р-р! – тоненько тянет какая-то птица.

– Бр-р-р-р! – в очередь с ней отвечают у реки лягушки. – Ку-о, ку-о!

Луна скрылась, нагулявшись, небо на востоке уже заметно побелело. Сев лицом на восток, Воята наблюдал, как эта белизна расползается всё дальше на запад, как светлеет восточный край.

Пора? Или не пора? Рассвет приходит незаметно – ждёшь, ждёшь его в темноте, а потом вдруг видишь, что уже светло и он позади! Не поймать, как ни следи. И Марьица тут не поможет. Не спросишь ведь у ангела: не пора ли выходить навстречу лешему?

Да и где его сыщешь? Может, идти придётся десять вёрст.

Нет, ещё слишком темно. Только на небе посветлело, а между деревьями тьма, лишь стволы берёз видны.

А когда обертун возвращается к часовне, чтобы снова стать человеком? Перед зарей? Как рассветёт? Ворон знает, но у него же не спросишь. Скорее зверь вернётся ещё в темноте, что скрывает богопротивные дела волхования. А перекинувшись, обнаружит, что