– Это – фантомы. Нелюдь и нежить. Духи простейшие, в оболочку дев втиснутые.

– Погоди, мы ведь тоже вроде духи? – растерянно проговорил Владимир.

– Други мои, я не профессор, и не ученый, и не ведун. А потому, расскажу так, как сам сие понимаю. А вы уж послухайте и не серчайте на меня, старика, ежели в чем ошибочка выйдет. Итак, мы с вами – суть человеческие души, живущие много жизней, а стало быть, и развитые, и опытные, и ранг у нас высокий. Да, ныне мы умерли для жизни земной, телесной. Но жизнь тела – временна и тленна. Душа же наша вечна. И хоть мы пока не в райских кущах обретаемся, так уж вышло, однако же уважение к себе иметь должны, – Горохов говорил обстоятельно, словно приходской учитель. – А видом, мы чаще бываем ровно такими, какими в прежней жизни обретались. Так уж повелось. Хотя иные рядятся в известных персон, шутов, случается даже – в амператоров. Но сие – баловство, и мало, кто сей маскерад приветствует, – он перешел на шепот: – лишь наш патрон такими фокусами балУется. Но так ему – закон не писан. Он сам – закон.

– А девы те не имеют душ?

– Те? Та нет, – Горохов уверенно махнул рукой. – Если и есть у кой душонка, то не больше комара. Да и то – редкость. В большинстве своем, все они – мелкотравчатая братия: нежить и нелюдь. Весь их дух, что порыв ветра, али смрад болотный: хлопнул по лбу, она и лопнула, только вонь тухлая от нее осталась. Это ведь я их так зову только – фантомами. А на самом деле – это лярвы мелкие, да мафлоки, бес их возьми. Тех, что я хоронил – самые примитивные. Они живут лишь три дня. И дохнут, как мухи. Я устаю закапывать. А не закапывать – они вначале коченеют, потом плавятся и текут, что жито из квашни. Пол не ототрешь. Я один раз забыл двух в спальном чулане дальнем, они и растеклись жижей болотной, опосля жижа эта грибами черными проросла до самого оконца. Та, еще пагуба! А как удобрения они и вправду годные, это вы верно подметили.

– Так откуда же они берутся в твоем доме?

– Сам создаю для потребности разной – работы по дому, на кухне, в огороде, и похотливых утех.

– Вот это да!

– Я вам так, братцы, скажу, – Горохов нагнулся и перешел на шепот, – порой и неохота мне, и сыт я по горло любодейскими утехами и искусами, хочется по грибы, на рыбалку сходить, с пищалью по лесу прошвырнуться. Но архонт наш долго прохлаждаться не дает – на разврат подстрекает, глумом изводит. Картинки скабрёзные с утреца под нос сует. Вдругорядь ажно за завтраком с потолка бумажки с художествами паскудными падают. Бывало, ем кашу, гляжу – вот они милые, словно кленовые листочки, плавненько так под рученьки ложатся. Абие из друкарни, бо воня точится от краски свежей. Словно меню в московской ресторации где-нибудь на Кузнецком мосту или в Охотном ряду. Не дивитесь, друже, я хоть и три века назад рОжден, но находятся людишки пронырливые – просвещают относительно ваших новшеств, а иногда и сам лазутчиком призрачным на свет божий проникаю. Но об этом потом, – Горохов остановился, толстые пальцы почесали русую бороду, взгляд живых карих глаз немного погрустнел. Он будто припоминал что-то, а после махнул рукой и продолжил: – Так вот, я о тех соромных художествах, кои мне Виктор по утрам подбрасывает: гляну – а там либо соитие греховное изображено, чаще содомское; либо уды велии, что булава шишковые, и кунки мокрые, волосатые, поперек распластаны; либо пытки изуверские и блудские. И все образины на тех художествах, словно живые – глазами подмигивают, девицы стонут сладострастно – хотючесть проявляют, блазнят по-ведьмински. И так мне охота керастей энтих толстозадых кулачищем прихлопнуть, ан нет – полномочий не имею. А то взял моду книжонки новые приносить – заставляет блудничать и развратничать не только самовольно, но и по книжкам. Последняя новомодная книжка – «Маркиз де Сад» какой-то. Виктор заказал толмачу сделать перевод с французского, и подкинул мне ее на изучение. Велел на практике применять. А что мне этот стервец французишка? Поелику мой современник, некто Малюта Скуратов и похлеще изгалялся. Виктор для практических занятий огромные палаты и горницы предоставил, подвал и кучу кладовых для сподручных средств… Но не один я фантомами и нежитями-то пользуюсь. Я их паче на заказ готовлю.

– Да ты расскажи все толком! Кто ты, откуда, и как сюда-то попал?

– Слухайте, начну с самого начала… Служил я думным дьяком при самом Иоане Грозном! Грамоту разумею, почерк у меня отменный, букову к букове лепо класти обучен. Сначала служил при «Разбойном приказе», вел бумаги и эпистолии, ажно протоколы дознаний. Приходилось присутствовать при пытках и торговых казнях[140].

– Ага, значит, все-таки убивец!

– Нет, катом[141] не был, и никого не прикорнал до смертушки, пытать – пытал, но без особого тщания – я до крови не гладен. Меня от нея мутить начинает, нутро выворачивает. Я же о ту пору только писарем и подвизался служити. Опричь трожды мне пришлось воров клеймить и ноздри рвать у осужденных на каторгу. Во время «Государевой светлость Опричнины» жил вместе со слугами государевыми в Александровской слободе. Пришлось вступить в «опричное войско» и присягнуть на верность царю. За свое тщание и радение произведен в окольничие, жалован вотчиной боярской. Но и опосля назначения я все больше как писарь на допросах и казнях сидел, а позже и списки казненных составлял для выправки «Переписных книг».

– Я может гисторию-то не шибко изучал, однако помню, учитель рассказывал о тех летах: что все опричники – звери лютые, варвары жестокие. Народу православного видимо-невидимо погубили, реки крови человечьей пустили. – Макар перешел на шепот, – одевались в темные кафтаны, а на конских хвостах песьи головы подвязывали и метлы. А самый коварный убивец был тот самый, присно словутный, Малюта Скуратов.

– Макар Тимофеевич, не все летописцы, да историки правду пишут. Иные брешут так, что аж уши заворачиваются. Однако знаком я был с Малютой… Настоящее имя его – Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский. Истово сей муж истреблял крамолу, гнёздившуюся в Русской земле, особливо среди бояр.

– Знаем мы, как он ее истреблял, – проговорил Владимир, – Малюта с кромешниками совершал налёты на дворы опальных, отбирая жён и дочерей «на блуд» царю и его приближенным.

– Было дело, – Горохов опустил глаза. – Малюта прослути на всю землю росскую своим гладом зельным до похоти ярыжной и крови человечьей.

– А ты, что из себя писаря святого корчишь? Тебя-то за что сюда прислали? – полюбопытствовал Макар.

– Я еще когда в «Разбойном приказе» служил, то начальник мой, боярин Слепнин на допросах девиц и жен – а допрашивали их часто голяком, ну… то есть едёжу всю сымали – заметил мое рвение к таким делам. Бывало, задивуюсь как розгой какую тать молодую тазают или просто жену разбойника хвостают, так и о писарских делах забываю. А было мне по ту пору двадцать пять годков.