– Ладно, – сказал Левашов. – Не лезь в бутылку. Какое-нибудь начальство приедет – выцыганю, чтобы тебя обратно подбросили.

– А кто приедет? – спросил Синцов.

– Думаю, командир дивизии. До утра не утерпит, явится. Он у нас заводной мужик.

Ординарец принес в котелке обед – суп из пшенного концентрата с мясными консервами.

– Богато кормите, – сказал Левашов, помешав суп и зачерпнув целую ложку гущи. – Что, со всего термоса мясо наловили или солдатам тоже оставили?

Ординарец молчал. Старшина перестарался. Синцов чувствовал себя неловко: был бы один, выругал бы и отправил суп обратно… Но Левашов как-никак гость в батальоне, сделать это при нем неудобно. Видимо, и Левашов почувствовал неловкость, но только уже перед Гурским, и, больше ничего не добавив, стал вылавливать мясо и класть в крышку котелка. Наложил полкрышки мяса, долил супом и пододвинул Гурскому:

– Кушайте…

– Чего-то н-не хватает… – сказал Гурский, берясь за ложку.

Синцов передал ему флягу.

– Пейте, кружки нет.

Гурский отвинтил крышку, сделал два затяжных глотка и, не завинчивая, вопросительно посмотрел на Левашова и Синцова.

– Я, как вам известно… – сказал Левашов. – А ты – на твое усмотрение.

Он взял флягу из рук Гурского и протянул Синцову. Синцов сделал глоток, завинтил, положил флягу на стол. Пить не хотелось, знобило, – наверно, от руки.

– Не по-товарищески, – сказал Гурский.

– Пью по обстановке, – ответил Синцов, – по-товарищески мы с вами после войны выпьем.

И, обратившись к Левашову, сказал, что землянка для НП полка подготовлена.

– Лучше вашей или хуже? – спросил Левашов. – Если хуже, Туманян все равно вашу займет. Он насчет этого самолюбивый.

– Все как положено. Порядок знаем.

– Тогда хорошо, – сказал Левашов. – У нашего Туманяна всегда и все аккуратно, по Льву Толстому: «Эрсте колонне марширт… цвайте колонне марширт…» Пока не убедится, что все в порядке, ни КП, ни НП менять не станет.

И, очевидно подумав, что его отзыв о командире полка может показаться упреком, добавил:

– Накаты над головой любит, в этом смысле не армянин, а немец, но когда надо, не дрогнет, жаловаться на него не приходится. Пойду погляжу, что вы ему там за блиндаж подготовили.

Он быстро, одну за другой отхлебнул несколько ложек супа, положил ложку и вдруг ни с того ни с сего сказал:

– Переаттестация кончится – перейду с политработы на строевую. Будем с тобой соседними батальонами командовать.

– Думаю, вам и побольше батальона дадут, – сказал Синцов.

– А побольше дадут – спасибо. С первого дня войны в замполитах полка – ни взад, ни вперед!

– А вы в-возьмите да п-посоветуйте, чтоб вас назначили куда п-повыше, – подал голос Гурский.

– А я не хочу повыше, я хочу к делу поближе. – Левашов встал.

Синцов поднялся вслед за ним.

– Оставайся, сам найду, – сказал Левашов и ткнул пальцем в Гурского. – С ним поговори, пока время есть. Позвоню, если понадобишься…

– А знаете, что Левашов мне про вас сказал? – спросил Гурский, когда они остались вдвоем с Синцовым.

– Что?

– «Поговори с комбатом, комбат – личность!»

– Из чего он это вывел?

– Из того, что вы эту в-высоту напросились брать.

– Все мы по-своему личности.

– Между п-прочим, с этим на войне не всегда считаются.

«Вот и плохо, когда не считаются», – хотел сказать Синцов, но вместо этого только пожал плечами.

– А что, с вашей т-точки зрения, главное в командире?

– Смелость и правдивость, – сказал Синцов. – Остальное можно списать.

– В каком смысле?

– В том смысле, что не всяко лыко в строку.

– Ну, а, скажем, смел и п-правдив, но пьяница?

– А тот, кто пьян, правды о бое не знает.

– А вы во многих боях б-бывали?

– Считайте сами, – сказал Синцов. – Полтора года войны, из них четыре месяца в госпиталях, три – на курсах, остальное – передовая.

– А если п-поподробней?

– Подробней долго, – сказал Синцов.

В боях, не в боях… Если выбрать из всей войны только те часы, когда был именно в бою, и месяца не сложится. Но как это считать? Перед боем, в бою, после боя?.. Где тут граница, если иногда ожидание боя треплет нервы хуже, чем сам бой? А после провала, когда все прахом, такой камень на душе, что, кажется, лучше б не жил! Нашел что спросить: в скольких боях?.. Всего-навсего в одном, да только он еще не кончился. Пули, что ли, считать или снаряды, что рядом легли?.. Это если на войну на день приехал, можно считать. Тогда и осколок, что рядом упал, в карман берут…

– Н-ну ладно, что с вами сделаешь. – Гурский взглянул на молчавшего Синцова и вынул блокнот. – Т-тогда давайте п-подробно про сегодняшний бой…

Коротко отвечая на вопросы Гурского, Синцов понимал, что, переменись они с Гурским местами, он, наверно, спрашивал бы то же самое. На минуту, пока отвечал, шевельнулось в душе что-то старое, напомнившее самого себя, шевельнулось и исчезло. Он уже не мог представить себя человеком, расспрашивающим других людей о том, как они воюют.

– А теперь один личный вопрос, – сказал Гурский, закрыв блокнот. – Что у вас в-вышло с Люсиным?

– А что он вам сказал? – Синцов внимательно посмотрел на Гурского. Значит, Люсин сказал Левашову одно, а этому другое.

– Ск-казал, что вы сволочь.

– Поверили?

– П-привык составлять собственное мнение. П-поэтому и спрашиваю вас, что п-произошло. З-за что вы его п-прогнали?

Синцов объяснил. Хотя объяснять было неохота.

– Не п-похоже на него. Он вообще-то не т-трус.

– А я и не говорю, что он трус.

– П-послушайте, вы ведь с ним давно знакомы, он мне рассказывал…

– А мне неинтересно, что он вам обо мне рассказывал, – прервал его Синцов.

– Я сп-прашиваю потому, что не очень ему п-поверил…

– А если не верите человеку, зачем с ним ездите? – снова прервал Синцов.

– Очевидно, п-проявляю свойственную мне неп-принципиальность во второстепенных вопросах.

– Ладно, не будем жевать мочалу, – сказал Синцов. – Не знаю, как вы, а я, когда кого-нибудь ненавижу, делаю это молча.

– Иногда мне вдруг к-кажется, что он д-далеко п-пойдет, – задумчиво, словно обсуждая этот вопрос уже не с Синцовым, а с самим собою, сказал Гурский. – Гладкий п-парень, н-нигде не зацепится. Вп-полне возможно, буду еще к-когда-нибудь работать п-под его рук-ководством.