«Поэтому и батальон приказано собрать в кулак, и резерв – роту автоматчиков – бросают сюда. Раз здесь готовят кулак, то завтра и будут бить этим кулаком, то есть нами», – отторженно от предстоящей опасности, просто как о красной стреле на карте, подумал Синцов о себе и своем батальоне.

Туманян поздоровался.

– Как оцениваете обстановку и какие соображения насчет дальнейшего?

Синцов сказал то, что думал: теперь немцы всю ночь будут начеку. Большую высоту надо брать утром, после хорошей артподготовки, и главный удар наносить левей ее, отрезая немцам пути отхода.

Туманян кивнул. Очевидно, другого и не предполагал услышать. Теперь, после взятия этой малой высотки, дальнейшее решение напрашивалось само собой, при первом взгляде на карту. Видимо, он просто хотел проверить, что думает сам комбат о предстоящей ему завтра задаче. Комбат думал правильно, и на лице Туманяна отразилось сдержанное удовлетворение.

– После боя отдыхали? – спросил он.

– Немножко поспал, товарищ майор, – не уточняя, сказал Синцов.

– За взятие высоты благодарю и представлю к награде.

– Служу Советскому Союзу! – Синцов, бросив правую руку к виску, невольно дернул левой и поморщился от боли.

Дальнейшее было совершенно неожиданно для него, уже свыкшегося с мыслью, что именно он и будет выполнять завтра все, что намечено.

– Сейчас придет Ильин, – сказал Туманян, – я приказал ему дождаться автоматчиков, чтоб они не плутали. Временно сдадите ему батальон и отправитесь в медсанбат.

– Я могу воевать, товарищ майор, – сказал Синцов. – Прошу не отстранять от командования.

– А кто тебя отстраняет? – вмешался Левашов. – Тебя война отстранила. – Он показал на руку Синцова. – Подлечишься – вернешься.

Туманян покосился. Наверное, считал, что слова командира полка не требуют ничьих разъяснений.

– Я могу воевать, товарищ майор, – повторил Синцов, глядя на Туманяна.

– А фельдшер заявил, что не можешь, – снова вмешался Левашов. – Специально вызывали его и спросили; заявляет, что руку потеряешь.

«Сволочь фельдшер! – подумал Синцов. – С Ильиным сжился, а со мной понял, что не сживется, и рад избавиться».

Мысль могла быть и несправедливой, фельдшер имел право сказать то, что думал.

– Прошу разрешить остаться хотя бы на сутки, – продолжая смотреть в лицо Туманяна, сказал Синцов.

– А что просить? – Туманян недовольно сдвинул к переносице густые сильные брови. – Потребовала бы обстановка – задержал бы без ваших просьб. А раз не требует – существует порядок.

Он круто нажал на слово «порядок». «Думаешь, если сегодня отличился, так завтра без тебя уже и не справимся и не обойдемся? И справимся и обойдемся», – как бы говорил он.

Синцов искоса взглянул на Левашова; по лицу Левашова было видно, что он недоволен. А вмешаться не может и не вмешается. Как не вмешается и никто другой из присутствующих, хотя видно по лицам, что и понимают и сочувствуют.

«Ну и черт с вами, пусть будет по-вашему, раз так!» – с обидой и вдруг нахлынувшей тяжелой усталостью подумал Синцов.

– Слушаюсь, товарищ майор. Разрешите идти?

– Подождите. – Туманян позвал: – Зырянов!

Из-за его спины, из темноты, шагнул высокий, плечистый лейтенант, тот самый седой с перебитым носом, которого видал вчера в штабе армии. Туманян на секунду повернул свое хмурое лицо к лейтенанту с перебитым носом и снова перевел взгляд на Синцова.

– Назначаю лейтенанта Зырянова вашим заместителем, заберите его с собой.

Слово «вашим» значило: «Не списываю тебя, считаю, что еще вернешься». Но Синцов слишком хорошо знал, что человек предполагает, а война располагает, чтобы это слово «вашим» что-нибудь изменило в его настроении.

– Желаю поправиться и вернуться. – Туманян протянул руку.

И, пожимая протянутую руку, глядя в лицо командиру полка. Синцов почувствовал, что этот хмурый человек прекрасно все понимает: и как тяжело уходить из батальона, едва успев найти в нем себя среди людей, и как хочется завтра самому развить свой первый горбом заработанный успех, – все понимает, но ничего не переменит.

«Оказывается, этот чертов армянин тоже крут, хотя и не дерет глотку, как другие, что ходят в крутых».

Левашов, прощаясь, пожал руку по-дружески, со значением. Но Синцова это мало тронуло. Что проку руки жать, если промолчал, не подал голоса. Был бы, как раньше, комиссаром, может, в подал бы, а раз теперь замполит, в таких вопросах молчит. Наверное, потому и говорит про строевую, что при его характере должность не по нраву.

«А о подготовке завтрашней операции будет говорить уже с Ильиным, со мной не хочет зря время тратить», – подумал Синцов о Туманяне, выходя из землянки.

Он шел по окопу впереди лейтенанта с перебитым носом и слышал, как тот хрустит сапогами по снегу. «Так вот кто, оказывается, там, в резерве, стоял в затылок за Богословским. А может, не только за Богословским, а теперь и за мной, все же бывший полковник, сегодня зам у Ильина, а послезавтра вместо меня – комбат. Это недолго. И даже наверное назначат, если не пьяница».

– Не расстраивайся, комбат, не такое с людьми бывает, – сказал за спиной лейтенант с перебитым носом. Голос его не был хриплым и злым, как там, в штабе армии. Голос был чистый и добрый.

«Сейчас ты – как стеклышко, – подумал Синцов. – А какое с людьми бывает, это я и без тебя знаю».

– Не расстраивайся, – повторил еще раз лейтенант. – Вернешься из медсанбата, сдадим тебе батальон в лучшем виде.

Услышав это, Синцов подумал еще раз, что, вполне возможно, через день-два этот Зырянов проявит себя, как положено бывшему полковнику, и будет назначен на батальон. А заговорив про возвращение, просто решил поддержать уходящего товарища. Это от него зависело – слова. А все остальное не зависело. В том числе и собственное назначение. Коли назначат, отказываться не будешь!

– Что молчишь? – спросил Зырянов, когда они прошли еще два десятка шагов.

– А о чем говорить? – впервые за все время отозвался Синцов.

И в самом деле, о чем говорить? Надо сдавать батальон и идти в медсанбат. И раз так, чем скорее, тем лучше, незачем чикаться и расстраивать себя. Он со злостью подумал о раненой руке и о Люсине: «Вывел из строя, сволочь!»

– Куда идем? – спросил Зырянов.

– Сейчас сведу вас с адъютантом батальона, он за командира роты. До прихода Ильина познакомит вас со своей ротой и с третьей, чтоб времени не упускать. А все остальное – с новым комбатом, – добавил он, в первый раз и мысленно и вслух называя так Ильина.

– Ясно, – сказал Зырянов и за рукав ватника удержал Синцова у самого входа в землянку. – Два слова, по-товарищески.

– Слушаю вас.