Аттикос потянулся за своим. Понимая, что они в меньшинстве, Эфиальт схватил его за руку:

– Мы здесь все свои, и в насилии нет нужды.

Он улыбнулся, и, хотя закончить разговор собирался не так, все сложилось как надо. Кимон попался, в этом он был уверен. Никакие защитники его уже не спасут, как не спасли и его отца.

– По возвращении домой, – продолжил Эфиальт, – я сочту своим долгом призвать к судебному разбирательству для определения правомерности или неправомерности тех действий, свидетелем которых я здесь был. Справедливость восторжествует там, а не здесь, на чужом поле.

Он не сомневался, что обвинения будет достаточно, как было и в случае с Павсанием в Спарте. Эфиальт видел, что и сам Кимон начинает это понимать. Из присутствующих он лучше всех знал, как низко может пасть герой-победитель. Кимон был на суде над своим отцом, привлеченным всего лишь за неудачное сражение. Собрание никогда не отличалось постоянством и предсказуемостью и наказывало человека за малейший намек на бесчестие. Если обвинителем выступит афинский стратег, с Кимоном будет покончено.

– Разбирательства потребую я, – внезапно сказал Перикл. – Когда-то мой отец выступил против его отца, а теперь это сделаю я.

– Что? – Такого поворота Эфиальт никак не ожидал.

Перикл пожал плечами.

– Это мое право как свободного афинянина. Ты затеял дело, но обвинение выдвину я.

– Но я думал…

– Мне жаль. Надо было так и сказать. Но теперь я уже не отступлю. Повторяю, у меня есть право. И я хочу, чтобы правосудие свершилось и чтобы оно было быстрым и суровым. Как хотел когда-то мой отец.

Кимон посмотрел на того, кто только что предал его. И Эфиальт, заметив этот взгляд, кивнул, подумав про себя, что эти двое похожи на петухов. Стоило лишь слегка подтолкнуть, и сыны знатных семейств набрасывались друг на друга, пускали в ход когти и дрались до крови. А то, что обвинение выдвинет Перикл, будет даже лучше. Правда, теперь и сам Перикл предстал в новом свете. Если он так безжалостен с тем, кого называл другом, за ним следует понаблюдать.

– А теперь пусть все займутся своими обязанностями, – сказал Кимон, ни на кого не глядя. – Позаботьтесь о раненых и соберите оружие и доспехи. Мы уходим отсюда завтра.

38

Разбуженный в темноте, царь Тасоса пошевелился и сел, услышав осторожное покашливание слуги. Уже всходило солнце, но спал он плохо и теперь зевал. Ночью он дважды вставал – справить малую нужду в горшок под кроватью. Спустив ноги с ложа, царь ощутил под пятками холодный пол.

– Господин, есть важные новости.

Гесиод, моргая, уставился на него, и слуга опустил голову.

Босые ноги царя напоминали высохшие деревяшки, обвислая кожа – сморщенные складки ткани. Когда-то они были сильными и крепкими, и он иногда удивлялся, когда, опустив голову, обнаруживал не то, что память сохранила с юных лет. Когда-то он перепрыгивал через стены, отыскивая врагов или – бывало и такое – их дочерей. Он и жену себе украл и принес домой на плече, когда ее отец и братья искали его по кустам. Гесиод потер глаза; сонная одурь понемногу рассеивалась. От него не укрылось тогда ни то, что она заранее оделась так, словно собралась в дорогу, ни то, что братья даже не приблизились в своих поисках к нужному месту. Вот были денечки. Память о них до сих пор поднимала настроение.

Гесиод протянул, не глядя, руку и погладил то место на кровати, где она обычно лежала. Столько лет. Потом ее не стало, и он все еще скучал по ней.

Медленно – по утрам все происходит медленно – Гесиод поднялся и прошел в купальню, где, как обычно перед рассветом, для него нагрели чаны с водой. Рабы приготовили ванну, омолодившую на двадцать лет его суставы и прогнавшую остатки сна. Он оглянулся – слуга все еще ждал. Его вытерли – он вздохнул, но вытерпел, а потом отмахнулся, когда они стали помогать с одеждой. Еще чего! Вот жене ближе к концу помощь требовалась постоянно. К тому времени лицо ее как-то странно обвисло с одной стороны. Он такой слабости счастливо избежал – по крайней мере, до сих пор.

Когда Гесиод надел тунику и сандалии, присутствие слуги уже начало раздражать.

– Ладно, что там? Из-за каких известий ты вьешься здесь, словно муха? Я и поесть еще не успел.

Слуга, молодой мужчина, затараторил, спеша избавиться от новости, которая, похоже, немало его огорчила.

– Флот Делосского союза вернулся. Они окружили Тасос. В порту ждут твоих приказов.

Гесиод поднялся во весь рост и расправил плечи. Он сам когда-то был воином и хорошо помнил высокомерие афинян.

Выйдя из комнаты, царь пробежал трусцой по длинному коридору и поднялся по лестнице в башню дворца, самую высокую точку острова. После восьмидесяти ступенек жалобно ныли ноги и перед глазами вспыхивали огоньки. Не запыхайся он так сильно, дыхание наверняка бы перехватило от открывшегося зрелища. День выдался теплый, с легким ветерком, но пока Гесиод стоял, пораженный увиденным, на лбу у него выступил пот.

Тасос окружили сотни кораблей. Царь узнал их по форме и типу, и для него не была тайной цель их захода в его воды. Его собственный флот ушел из порта еще перед первым визитом Кимона, и, таким образом, ему было легче отказаться от внесения своей доли в казну союза деньгами или кораблями. Чем делиться, если в порту пусто?

Опершись локтем о каменный парапет, Гесиод задумчиво потер подбородок. Подъем на башню пошел на пользу – мысли прояснились. Он видел лодки, идущие к берегу, – без его позволения. В доках стояли его гоплиты, и если не отдать новый приказ, там случится кровопролитие. Царь выругался и шагнул к лестнице. Внизу он остановился и вызвал посыльного.

Войны выигрывают по-разному.

* * *

Флагманская триера Кимона остановилась рядом с прекрасным военным кораблем, которого не было в порту в прошлый раз. Досадно. Гесиод мог запросто передать два таких судна и снять все претензии. Флот всегда нуждался в золоте и людях – но больше всего в кораблях, которых осталось немало на берегу Эвримедонта.

Неподалеку от причала прохаживались, как будто они могли помешать высадке, с десяток гоплитов. Опытные кормчие Кимона подвели триеру ближе к берегу, и он решил обратиться непосредственно к ним. На этот раз рядом не было Эфиальта, тянувшегося со своей командой где-то в хвосте флота. Представить гнев стратега было нетрудно, но наварх не улыбнулся. Этот человек представлял собой угрозу и пока еще