бы снять со стен все, поскольку ей дороги многие картины. На что он церемонно объявил, что свое слово держит.

– Вот только не знаю, куда бы я их повесила, – вздохнула Китти. – В данный момент я живу немного стесненно. А на вилле все стены уже заняты.

– Уверен, найдется местечко, – сказал он. – Одно я могу вам гарантировать: я всегда буду рядом.

При этих словах он подался вперед, а последнюю фразу, которой, похоже, придавал особое значение, произнес медленно и с нажимом. Китти меж тем эта беседа стала утомлять, поэтому ответила она немного холодно:

– О, большое спасибо!

Она вежливо склонила голову и сосредоточилась на фруктовой тарелке. Все было так вкусно! Сладкие апельсины, ананас, темно-красный гранат, синие матовые фиги и даже белоснежное волокнистое нутро кокоса. Китти постоянно чувствовала на себе проникновенный взгляд Альфонса. Она что-то пропустила? Если и так, то повторить это вслух Альфонс не решался. Может, и к лучшему – на интимные признания Альфонса Бройера у нее сегодня не было сил.

Он оставил щедрые чаевые, тем самым произведя на Китти впечатление, поскольку и отец, и Жерар вели себя до неловкости скупо. Молодые люди рука об руку пошли по бульвару в направлении рю Виньон. Китти нравилось, что Альфонс с готовностью останавливался вместе с ней у любой витрины и обсуждал товары. Казалось, ему интересно все, вплоть до сумок и шляп, дамских перчаток и кружевных платков. С большим вниманием он смотрел и на книги, и на антиквариат, делал замечания о картинах, выставленных рядом с разнокалиберными вазочками и безделушками. Все, что он говорил, казалось Китти весьма разумным.

– Не сомневаюсь, вы никогда не купите вещь просто из прихоти, – пошутила она.

– Для себя – разумеется. Но если это кому-то доставит радость, я не задумаюсь ни на секунду…

– Хороший вы человек, Альфонс, – с улыбкой заметила она и увидела, как он покраснел.

– Да нет же, я банкир. Я отдаю что-то, что принесет мне прибыль. В данном случае речь идет не о деньгах. О… симпатии.

Господи! Это было сказано в шутку, но Китти посмотрела на мир другими глазами. Давать и брать. Покупать и продавать. Прибыль и расходы. Как можно быть столь расчетливым? Жить, словно играть партию в шахматы? Точно просчитывать каждый ход, знать, что чувствует другой, понимать, что он предпримет, и учитывать это в своих интересах. Как же отвратительно. Если принудить ее жить так, она умрет!

Катарина хорошо знала галерею Канвайлера, они часто бывали здесь с Жераром. В ней висели работы молодых художников-новаторов. Среди прочих выделялись такие имена, как Пикассо, Брак или Модильяни, поскольку их работы уже участвовали в выставках. Остальные были совершенно неизвестны, но их картины впечатляли Китти не меньше. К сожалению, Жерар и здесь оказался ужасно мелочным, он отказался купить хотя бы одну, уже потому, что по какой-то причине терпеть не мог хозяина. Запавшие глаза и узкий рот Канвайлера отнюдь не делали его красавцем, к тому же Китти он казался не слишком обходительным. Но он был одержимым, посвятившим свою жизнь художникам Монмартра, и это перевешивало в глазах Китти все остальное.

Галерея была небольшой, и месье Канвайлеру не составляло труда в выгодном свете представить картины своих клиентов. В витринах стояли лишь пустые мольберты, и осколки разбитого зеркала лежали на запыленной газетной бумаге. Внутренняя часть галереи состояла из нескольких помещений, на стенах висели кое-какие работы, другие стояли на полу, скрытые от зрителя, их нужно было повернуть, чтобы увидеть. Китти также знала, что есть склад, доступа к которому у посетителей нет. Свою сокровищницу Канвайлер открывал только для хороших знакомых. Сегодня он в компании друзей сидел за столом, они пили кофе с печеньем, спорили. Альфонс не совсем уловил предмета спора, но речь шла о запланированной в Большом дворце[41] выставке. Эти оборванцы – художники? Они с любопытством посмотрели на Китти, взгляды, которыми наградили Альфонса, были, скорее, недружелюбными. Решили, что он спекулянт? Тот, кто покупает по дешевке и перепродает с прибылью? Если так, они ошиблись.

Альфонс едва обратил внимание на очевидное неприятие со стороны сидевших за столом. Он спокойно пошел осматривать картины, поднимал с пола то одну, то другую, поворачивал к себе, оценивал и спрашивал мнения Китти. Он мог отличить ценную от пустышки, его суждения были продуманными, но категоричными. «Нет, эта не годится, в ней нет ничего особенного, здесь таких куча». Другие работы, казавшиеся Китти ужасными, он хвалил и отставлял в сторону, чтобы узнать цену. Потом спросил у Китти, есть ли у нее любимая картина. Та, что ей дорога, такая, которую она непременно хотела бы взять с собой. Таких было несколько. В конце концов он поставил четыре рядом с остальными, объявив, что у нее превосходный вкус и что на них он и сам положил глаз.

– Может быть, еще вот эту маленькую!

Катарина держала в руках рисунок с обнаженной женщиной, выполненный Луизой Хофгартнер. У женщины было вызывающее, грубое лицо, грудь она прикрывала клетчатым платком. Нарисовано в современной манере, чистыми красками, фон гладкий, без глубины, лишь красная поверхность, на которой слева выделялся бирюзовый треугольник. Предмет мебели, дверь или примитивный человеческий силуэт. Китти подумала – она ведь была зла на Мари. Но ей понравился этот рисунок. И сердце ее растаяло: ведь не может она вечно воевать с Мари.

– C’est magnif que, n’est-ce pas?[42] – услышала она рядом женский голос. – Hélas – vous ne pouvez pas l’acheter[43].

Китти посмотрела на молодую леди непонимающе, поскольку та – очевидно, знакомая галериста – попыталась сказать по-немецки.

– Она продана. Cadeau de mariage, свадебный подарок… Вы не увидели этикетку?

Теперь только Китти увидела записку, вставленную между рамой и полотном с обратной стороны.

M. G. Duchamps, Lyon.

– Il va le prendre demain. Он заберет ее завтра.

Китти посмотрела на записку, но буквы отказывались складываться в разумные цепочки, они плясали, прыгали вверх-вниз. Это чистое безумие, его имя не может быть на этикетке.

– Cadeau de mariage, говорите? Свадебный подарок?

– C’est ce qu’il a dit. Он так сказал, мадемуазель.

Подошел Альфонс, чтобы как следует рассмотреть картину.

– Продана? – с сожалением уточнил он. – Жаль, она прекрасна. Как вы думаете, фрейлейн Катарина?

Она никак не думала. Она была не здесь.

– Я… я не знаю… – пробормотала она, не понимая, что говорит.

– Вам нехорошо? Вы так бледны. Сядьте, я принесу воды.

У нее действительно стали ватными ноги, и она позволила усадить себя на стул. Альфонс