не служащих на казенной службе, то получал в ответ, что их положение действительно ухудшилось, но численно они составляют слишком ничтожную группу.

Сегодня я видел одного железнодорожника. Полтора года назад, когда я с ним виделся в последний раз, он питался лучше моего и вообще был поставлен лучше моего. Теперь он поставлен значительно хуже меня и жалуется на голод, на то самое, от чего я страдал весь прошлый год. Таким образом, значительная часть даже служащих оказывается в положении худшем, чем раньше, а мы просто оказываемся вытянувшими счастливый жребий.

24 мая 1920 г. В столовой, где я получаю трудовой обед, вот уже с месяц красуется объявление: «Выбирайте контроль! Отнеситесь более внимательнее (sic), чем на прошлых выборах», и т. д. Подпись: «Избирательная тройка». А рядом еще дня три назад красовалась другая надпись, теперь почему-то снятая, в которой говорилось, что столовая – дело граждан, что в ней заинтересованы все, что поэтому все граждане должны помогать ее строить; все граждане получат в ней сытный и вкусный обед, родители напитают здоровой пищей своих детей и т. д., и потому все должны отнестись внимательно к делу выборов контрольных комиссий. Под этим печатным плакатом кем-то была сделана карандашная приписка: «А где свобода выборов?» Любопытно, что приписка, сделанная, очевидно, противником большевиков, написана большевичьей орфографией542: лишнее доказательство, что в этой области большевики победили.

Таким образом, избирательная тройка позволяет себе опорочить предыдущие выборы контролеров. Имеет ли она к этому какие-нибудь объективные основания или недовольство составом вследствие несогласий, не знаю. Но ехидный вопрос: «А где свобода выборов?», очевидно, имеет большое значение. Выборы – везде, там, где они не имеют никакого смысла; как, например, выбирать в столовой, где я никого не знаю, где я схожусь с незнакомыми даже по имени людьми, меняющимися в зависимости от часа, когда я прихожу в столовую? И сколько времени нужно тратить на все эти выборы, если относиться к ним серьезно? Не ясно ли, что старая ресторационная система гораздо удобнее, так как при ней я могу выбирать не людей, которых не знаю, а ресторан, в котором меня лучше кормят?

В моей столовой вывешивается постоянно объявление о том, сколько каких продуктов положено в какое кушанье. В суп и в кашу на 100 порций кладется один-полтора фунта соли. Между тем и то и другое совершенно несолено. Нет сомнения, что соль, цена которой теперь на рынке не менее 600 рублей фунт, разворовывается. Вероятно, разворовываются и другие продукты.

В прошлом октябре нашему архиву было предписано значительную его часть запаковать в ящики и отправить в Москву, где находится Рязанов и куда он пожелал перевести весь или большую часть архива; запаковка производилась спешно, днем и ночью, причем служащим обещали за вечерние и ночные часы особую плату, притом в увеличенном размере. Плата эта уплачена не была – почему, никто не знает. Служащим, работавшим в эвакуируемой части архива, было предложено либо переехать в Москву, либо взять отставку. Кажется, все без единого исключения предпочли последнее.

Было упаковано около 200 громадных ящиков, которые на 5 или 6 грузовых автомобилях отправили на Николаевский вокзал. Несмотря на неуплату вознаграждения за упаковку, обошлось это удовольствие, конечно, страшно дорого – ящики, гвозди, веревки, автомобили и т. д. На Николаевском вокзале эти ящики пролежали более полугода и теперь, частью попорченные мышами, за невозможностью доставить в Москву возвращены в архив543. Архив занят обратной их разборкой; служащие занимаются этим делом и злорадствуют. Интересно, будут ли приняты на службу уволенные?

7 июня 1920 г. Я уже как-то описывал свой день. Повторю это еще раз. Сегодня мы с женой пошли за ученым пайком. Должны были нам выдать 12 фунтов хлеба, 7½ фунтов рыбы, масло, спички, шоколад, перец, лук, итого – более полпуда, и причем вещей не особенно портативных, по крайней мере, при отсутствии удобных для всего помещений. Поэтому мы и пошли вдвоем.

Кроме того, я взял 1) прошение моей матери о назначении ей ученого пайка и 2) мое собственное прошение о выдаче мне носков. Это последнее было написано потому, что я прочитал объявление, что ученые, получающие паек, могут подавать заявления о выдаче им носков, если у них таковых нет. А я уже всю зиму ходил без носков, надевая сапоги прямо на голую ногу544. Пробовал обертывать ее в газету, но как-то это не пошло, газета рвалась, и приходилось обходиться без всего. И вот на просьбу матери получил: об ответе справьтесь в начале июля, а на мою: об ответе справьтесь осенью. Итак, в социалистической республике следует годами ходить без носков.

Паек получили сравнительно быстро, но оказалось, что хлеба, о выдаче которого сегодня красовалось и красуется и сейчас объявление, налицо нет и потому за ним рекомендуется прийти завтра или послезавтра. Итак, два раза следует приходить за одной выдачей. Приходить вдвоем было совершенно бесполезно, и время одного из нас было потеряно совершенно бесплодно.

Мы пошли в Петрокоммуну545, где на прошлой неделе получали по докторскому рецепту некоторые продукты и где нам не выдали рыбы (корюшки) и масла, за которое мы, однако, уже тогда уплатили деньги и на которые имели ордер; тоже почти всегда приходится ходить два, а то и три и более раз. Пришли мы после часа (так как перед Домом ученых546 мне нужно было зайти еще в университет за некоторыми бумагами, и там меня тоже задержали), и оказалось, что Петрокоммуна, открытая всего до 4½ часов, днем еще закрывается на время обеда – не то на час, не то на два. Итак, туда следовало сходить еще раз.

Я пошел на службу, в архив, и пришел в 1½. Это вместо 11. И так поступаю не я один, – все, и иначе поступать нельзя: то за ученым пайком, то за дровами, то за третьим, за четвертым приходится простаивать целые часы, а то и дни.

В два я ушел завтракать в столовую по соседству. Это наше право: не отказываться же потому только, что меня задержали в Доме ученых. Так как я думал, что из Дома ученых пойду домой, там захвачу хлеб и ложку и с ними пойду в столовую, то на этот раз мне пришлось завтракать «трудовым обедом» без хлеба; при трудовом обеде хлеб не полагается. Жестяную ложку дают под залог карточки. Обед дали опять совершенно без соли. Соли отпускается достаточно, но социалистическое воспитание воспитывает