часть ратуши и, миновав караульное помещение, где стражники с упоением играли в кости, спустился в каземат. Дверь нужной ему камеры была закрыта на ключ, но это его не задержало, пройдя сквозь неё, он остановился посреди низкого сырого помещения и брезгливо осмотрел грязные стены.

Когда на стенах камеры зажглись факелы, Джулиан уже внимательнее взглянул на узника. Это был мужчина средних лет неприметной наружности с короткими волосами цвета соломы. Его одежда превратилась в лохмотья, а на коже в разрывах темнели рубцы и ожоги. Неудобная поза, в которой он находился из-за колодок, должно быть, тоже причиняла ему страдания, но он не выглядел ни сломленным, ни слишком удручённым. Увидев перед собой неизвестно откуда взявшегося незнакомца, сотворившего факелы на стене, он сурово нахмурился и резко спросил:

— Кто ты и зачем пришёл ко мне?

— Ты понял, кто я, — заметил Джулиан и осмотрелся. Мебели в камере не было, и потому ему пришлось снова щёлкнуть пальцами, чтоб за его спиной появилось большое чёрное кресло, похожее на грозовую тучу. Сев в него, он снова посмотрел на узника. — Я Ангел Тьмы. Один из многих. Имя нам, как известно, легион. И я далеко не худший из них.

— Ты пришёл искушать меня? — взглянув на него исподлобья, спросил узник. — Если так, то зря теряешь время. Я не поддамся злу даже перед лицом смертельной опасности.

— Твоя твёрдость достойна уважения, — кивнул Джулиан. — И поощрения. Так что позволь я сниму с тебя эти колодки…

— Нет, — замотал головой Трауберг, но доска с прорезями для рук и ног уже растаяла в воздухе, и он со стоном рухнул на пол.

С трудом растягивая затёкшие конечности и потирая их, он тяжело приподнялся и сел.

— Я знаю, ты боишься, что исчезновение этих приспособлений истолкуют, как зловредную магию, что усугубит твои мучения в будущем, — понятливо кивнул Джулиан. — Не волнуйся, я всё приведу в надлежащий вид перед уходом, а пока отдохни и выпей воды.

На полу перед узником возникла чаша, и он, взяв её дрожащими руками, принялся жадно пить. Поставив её пустой обратно, он с наслаждением вздохнул и вдруг озабочено заёрзал, поводя плечами.

— Полегчало? — усмехнулся Джулиан. — И боль прошла. Почти. Я не хочу дразнить твоих палачей, иначе излечил бы все твои раны. Однако я могу незаметно снять воспаление и умерить твою боль. Тебе лучше? Так давай поговорим. Почему ты взял на себя ответственность за смерть старика?

— С чего ты решил, что это не я? — проворчал Трауберг, мрачно глядя на посетителя.

— Я это итак знаю, Генрих. Но даже если б я не мог видеть твои мысли, то мне достаточно было результатов обследования твоего дома и материалов суда. Ты чародей и травник, ты заклинаешь духов стихий и ищешь у них помощи для своих клиентов. Ты варишь зелья из лечебных трав и используешь природную силу минералов. Все окна и двери в твоём доме защищены заклятиями от тёмных чар. Ты не жалуешь чёрную магию и не знаешь огненного заклятия смерти, ведь ты не рассказал о нём даже под пытками. Впрочем, его нет и в твоём тёмном гримуаре, который ты упрятал за ненадобностью за кирпичной кладкой в кладовке. Так как же ты убил старика? И зачем? Ведь он был добр к тебе. И если ты сделал это, то зачем пришёл и признался?

Трауберг задумчиво и печально смотрел на гостя, не говоря ни слова.

— Ладно, начнём с того, откуда у тебя всё-таки взялся этот гримуар? — вздохнул тот. — Он принадлежал твоему отцу?

— Нет, он мой, — наконец заговорил узник. — Мой отец был военным чародеем, служил тому, кто больше платит и погиб на поле боя ещё до моего рождения. Моя мать была травницей и чародейкой, женщиной суровой. Она растила меня одна, и часто мне казалось, что она несправедлива ко мне. Я жаждал чего-то большего, чем лечение стариков с подагрой и детей с испугом, потому сбежал из дома и подался в луар Синего Грифона. Там я явился в храм Ангела Тьмы и был принят послушником. У меня были способности. Меня учил старый колдун, который и передал мне свой гримуар перед смертью. Сперва меня захватило всё это, таинственность, власть над чужими жизнями, связь с чем-то большим, чем то, что было доступно моему пониманию. Но многое и пугало. Я с содроганием смотрел на то, как проводились в храме кровавые ритуалы, старался не думать о судьбах тех, против кого направлялись оплаченные жертвователями чары. Но однажды случилось то, что стало последней каплей. В храм пришла молодая дама, фрейлина альдорены. Она хотела избавиться от любовника, который угрожал разоблачить её измену перед мужем. Избавившись от одного любовника, она нашла себе другого. Меня. Я был молод, неплохо сложен и неглуп, а она скучала, и связь со служителем Тьмы показалась ей захватывающей. Это длилось недолго, и вскоре она охладела ко мне. А через какое-то время её служанка принесла мне младенца со словами, что это моя вина и мне следует всё уладить. Это значило, что я должен передать ребёнка жрецам для ритуалов в храме. Но ведь это была моя дочь. Если б у тебя были дети, ты б меня понял! Я не мог так поступить с этим хрупким существом, с которым вдруг почувствовал глубокую душевную связь. И я покинул луар навсегда. Я вернулся домой. Мать не хотела принимать меня обратно, но увидев малышку, смягчилась. Я спрятал гримуар за стену в кладовке и забыл о нём. Я вернулся к изучению заговоров и трав, и преуспел. Когда моя мать умерла, я получил её практику и жил счастливо, пока…

— Кто-то не похитил твою дочь, — кивнул Джулиан. — Я был в её комнате. Окно открыто, плющ оборван, клумба примята. Её вытащили через окно и оставили тебе письмо. Верно?

— Мы расстались вечером, — вздохнул Трауберг. — Это был чудный вечер. Я читал у камина, а Рената вышивала. Потом она, как обычно, поцеловала меня на прощание и ушла спать. А утром не спустилась к завтраку. Я поднялся в её комнату и увидел то же, что и ты. Постель была не расстелена, окно открыто. И заклятия не защитили её от зла. На кровати лежал лист пергамента, на котором было написано, что если я не хочу получить мою дочь мёртвой, я должен пойти в магистрат и признаться в том, что это я убил с помощью колдовства судью Гюнтера. Едва я прочёл его, оно вспыхнуло у меня в руках и осыпалось горящими лоскутами. У